Натаха всхлипнула, отвернулась и зазвенела стеклом в минибаре.

– Кто хочет водки, ребзя?

– Наривай! – решительно сказала Сэкиль.

Бутылку водки всосали и не заметили, потом та же судьба постигла коньяк. Мы несём какую-то чушь, много смеёмся, алкоголь почему-то не берёт. Даже легковесная Сэкиль пьёт как не в себя и только хохочет.

– Нет, Кэп, это не любовь, конечно, ты прав! – горячо говорит пьяная Натаха. – В детстве я в тебя, конечно, была влюблённая, факт. Но где то детство? Ни хера бы у нас не вышло. Мы с тобой на всю любилку отбитые. Кэп, я тебе всегда хотела сказать – ты охрененный. Отморозок, но ох-ре-нен-ный! За любого, кто младше, в драку кидался на раз! А когда тебя старшаки спросили, почему, помнишь, что ты им ответил?

– Не помню, Натах. Я вообще детдом почти не помню. Вытеснение, наверное.

– Ты сказал… Эй, Сэкиль, послушай, что он сказал! Ты сказал: «Вы уже говно. Я уже говно. А у них есть шанс говном не стать!»

– Так и сказар, Натаса?

– Клянусь тебе, Сека, я на всю жизнь запомнила! Ух, как его отмудохали тогда, впятером на одного-то. Я тогда решила, что ни за что не стану говном, раз за меня так человеку наваляли. Но, потом, конечно, всё равно стала. Все мы стали. Потому что жизнь такая. Как же хорошо нам без памяти жилось, а мы и не ценили!

– Это правда, Натаса. Я тозе многое хотера бы забыть. Но карма всех одназды накрывает.

– Карма-хуярма, – отмахнулась Натаха, – давайте лучше выпьем!

Мы пили, целовались, смеялись, плакали, обнимались, занимались сексом, потом опять пили, и снова падали в постель, не в силах оторваться друг от друга. А потом они ушли. Молча, потому что всё было сказано. Сэкиль нежно поцеловала меня на прощание. Натаха молча обняла, стиснув так, что хрустнули рёбра.

Я сел на кровать, некоторое время смотрел в стену. Потом выпил. Полежал. Сходил в душ. Полежал ещё, глядя в потолок и ни о чём не думая.

Наконец время пришло, хотя никакого времени тут нет. Взял пистолет, упёр ствол под подбородок и нажал на спуск, хотя никакой смерти нет тоже.

Глава 28. Аспид

I don’t see how he can ever finish, if he doesn’t begin.Lewis Caroll. Alice in Wonderland

_________________________

– Охтимнечки мне, сколько же вас собралося? – удивилась Фигля. – Это что, экскурсия?

– Проблема? – спросила Лайса.

Она всё-таки притащила Ивана, который мрачно переминался с ноги на ногу и старался ни на кого не смотреть.

– Дойти-то не проблема, – ответила Фигля, – проблема вернуться. Но это не моя проблема. Я с вами только туда.

– А дальше что? – поинтересовался я. – Там останешься?

– Никто не вернётся таким, как ушёл. А может, и вовсе никто не вернётся.

– Мы знаем, – твёрдо сказала Джиу.

– Это моя работа, – отмахнулась Лайса.

– Я с Аспидом, – заявила Клюся. – Выведу его назад, раз эта шлындра болотная не хочет.

И только Иван промолчал, отводя глаза.

– Ну что, все готовы? – спросила Фигля. – Если кому чего, так время до полуночи есть.

– Эй, можно войти? – раздалось от входа.

– Микульчик? – удивился я. – Тебе-то что запонадобилось на ночь глядя?

– Мне, собственно, ничего, но вот эти две дамы очень настаивали. Были готовы голышом по городу бежать, пришлось доставить.

Рядом с доктором щуплая симпатичная азиатка неопределённого возраста и некрасивая полная женщина средних лет с лицом вполне отечественным. Одетые в больничное, но очень решительные.

– Вот, восстали из капсул обе две, – сообщил Микульчик. – И сразу сюда намылились. Я бы их подержал на реабилитации денька три, но они очень торопятся.

– Мама? – спросила Джиу. – Всё получилось?

– Маманя? – спросил Степан. – Ты как в целом?

– Порусирось, доська, – кивнула азиатка.

– Говённо я, Стёпка, – вздохнула вторая и странно посмотрела на меня. – Но мы справились.

Мальчик неспешно подошёл к матери, и они крепко обнялись. Семейное сходство заметно, но мальчикам проще.

***

– Погоди, сынуля, – некрасивая женщина, отстранив сына, подошла ко мне. – Кэп, ты прости, блин. Я не думала, что будет вот так.

– Мы знакомы? – удивился я. – Хотя… Кэпом меня звали в интернате. Лет прошло много, но… Кажется, Наташа? Ната… Как там бишь…

– Ната-барагоз, – смущённо призналась женщина. – Ух, я и не думала, что вспомнишь.

– Вы… То есть ты, из младшей группы была, да?

– Да, верно. А того, что было в этом, ну… Не помнишь?

– Натаса, я зе говорира. Это быр не совсем он, – укоризненно сказала азиатка.

– Ну, должна же я была проверить… Извини, Кэп, всё нормально. Точнее, странно. То есть, странно, но нормально, что странно. Не бери в голову.

– Очень хорошо понимаю, – вежливо согласился я.

– Привет, Нат, – подошла к ним чёрная девица.

– Абуто? Или как там тебя теперь.

– Отуба.

– Ах, ну да, разумеется, извини.

– Было плохо?

– Быро осень прохо, но мы справирись, – сказала азиатка. – Завидую тому, сто ты не помнис. Ты с нами или с ними?

– С вами. Степан с мамой вдвоём справятся.

– Даже не сомневайся, девчуля! – усмехнулась Наташа.

Надо же, Ната-барагоз! Тесен мир. Кажется, она в меня влюблена была в интернате. Это капельку грело, я не избалован любовью. Но делал вид, что не замечаю, конечно. Там нельзя было показать, что тебе кто-то небезразличен. Впрочем, нигде нельзя.

– Так вы идёте? Луна ждать не будет… – недовольно высказалась Фигля.

– Идём, – решительно сказала Джиу.

– Свет не зажигать, помните? – Фигля достала из наплечной сумки блёндочку.

Мою блёндочку!

– Так вот кто её тогда подрезал!

– Извини, Аспид, тебе она не за надом была. А мне в самый раз пришлась. Да и об азовке память.

– За этой шлындрой глаз да глаз! – пихнула меня в бок Клюся.

***

За подвальной дверью «Макара» сыро. Под ногами лужи, воздух влажный, с потолка капает. Нарастающий шум насосов превратился в тяжёлый низкий гул, когда мы проходили мимо толстенных стальных труб.

– Они так и молотят всё время? – спросил я у Лайсы.

– Нет, сейчас просто большая луна, – ответил вместо неё Иван. – Она тянет мёртвую воду на поверхность, а насосы её обратно закачивают. Зато болот нет, и дождь прекратился. Таков договор.

Я не стал спрашивать, чей договор. Во-первых, и так догадываюсь, во-вторых – плевать. Я не сторона этого пакта, что бы там ни думали всякие.

Сумерла встретила нас в тёмном зале, где на каменном столе стоит бронзовый трёхсвечник, а остальное теряется в полумраке. Лицо её кажется очень печальным и очень детским. Я помню, что она нейка, что бы это ни значило, но когда вижу страдающего ребёнка, в башке моей что-то закусывает. Настя считает, что я проецирую.

– Пришли, – констатировала Сумерла спокойно, – долгонько собирались.

Все промолчали.

– Что ж ты, – обратилась она к Фигле, – раньше не привела?

– Так померла я, матушка Сумерла!

– Я никому не матушка. Чего ищешь, заложное дитя?

– Не хочу быть мёртвой.

– А чего хочешь?

– Ты скажи. Я отродясь своей воли не имела.

– Врёшь, – покачала капюшоном Сумерла, – если есть «не хочу», то и «хочу» найдётся. Тебе чего, стражница?

– Понять надо, – решительно сказала Лайса.

– Чего понять-то?

– Что это, новое. К добру или к худу, и что с ним делать.

– И зачем тебе?

– Работа такая.

– А ты зачем тут, покляпый? – переключилась Сумерла на Ивана.

– Себя ищу.

– Потерял?

– Отняли.

– Бывает, – согласилась та. – А тебе, безотцовщина?

– Ничего мне от тебя не надо, нейка, – ответила мрачно Клюся. – Врезать бы тебе, конечно, за всё хорошее, да без толку ведь.

– Чего пришла тогда?

– Приглядеть, чтобы ты Аспида не обидела.

– Любишь его, что ль?

– Дура ты! Чего б понимала!