– Они идут с нами.

– Только я, – перебила меня Джиу, – у ребят другая задача.

– Не утопите нас ненароком.

– Ты в курсе? Ах, да, Дорама…

– Знаете, ребятки, я ни хрена не поняла, но я пойду с вами, – заявила Клюся.

– На кой черт ты нам сдалась? – ощетинилась Джиу.

– Тебя вот не спросила. Это мой личный Аспид, и я его никому не доверю! Поломаете, потеряете, забудете покормить…

– Может, тогда сразу пустим впереди оркестр? – скептически спросил Степан. – Чтобы все знали – цирк приехал!

– Забей, Стёп, – успокоила его Отуба, – все, кому надо, уже в курсе. Пусть идёт, если хочет. Может, ей тоже есть что спросить у Балия.

***

– Пап, а ты любишь маму? – спросил Миха, пока мы наблюдали, как его любимая девочка напропалую кокетничает с приятелем.

Я смотрел на это как-то иначе, чем раньше. Команда Джиу, расположившаяся в гостевых комнатах, поменяла мой взгляд на Дораму.

– Это сложный вопрос, Мих. Я не знаю, как ответить на него правильно.

– Тогда ответь честно.

Уел, мелкий.

– Вон твоя Ксюша, она любит этого Олега? Как ты думаешь?

Да, нехорошо вот так переводить стрелки. А что делать?

Миха насупился – ревнует.

– Они дружат, пап. Они вместе, потому что друзья. Вместе им легче.

– Вот и мы с твоей мамой были вместе, потому что так было легче.

– А потом?

– А потом ей стало легче без меня, чем со мной.

– Ты обиделся?

– Немного. На самом деле я сам в этом виноват. Я не очень чуткий.

– А мне с тобой хорошо, – сказал Миха, – я тебя люблю, ты самый лучший папа.

– Ну, выбирать-то тебе особо не из чего, – усмехнулся я и прижал его к себе. Крепко-крепко, как он любит.

– А если мама вернётся? Вы будете снова вместе? Я бы хотел, чтобы были…

– Не знаю, Мих. Пусть вернётся сначала, а там уж разберёмся как-нибудь.

– Она мне снится, пап. Часто. А тебе?

– Я не вижу снов. Уже давно.

– Это, наверное, скучно. Я всё время вижу.

– И что тебе снится?

– Всякое. Но я люблю, когда мама. Она говорит, что любит меня, и хочет вернуться, но почему-то не может. Это же не на самом деле, да?

– Нет, наверное. Но она и правда тебя любит и вернулась бы, если б могла.

– Ой, смотри, смотри, они всё-таки решили идти в тот подвал! – переключился на Дораму Миха.

Вполне возможно, что где-то там, непонятно где, действительно бродят сейчас по тёмному подвалу одинокие дети. Жаль, что я не могу забрать их сюда. Я бы всех забрал, у нас много места.

***

– Нетта, солнце, ты дуешься на меня, что ли?

Тишина.

– Нетта, ну хватит, что за детский сад.

Проекция появилась, но сидит и смотрит мимо. Действительно, обижается.

– Твоё здоровье, любимая моя галлюцинация! – я отсалютовал ей стаканом.

Наконец-то настал вечер, и я могу выпить. Ожидание этого момента даёт мне силы пережить день.

– А если бы я и правда была галлюцинацией?

– Давно уже не вижу принципиальной разницы, – я рассеянно погладил кота, которого у меня нет.

За эти годы я так к нему привык, что почти чувствую мягкую шерсть ладонью. Может быть, однажды смогу потрепать по волосам Нетту. У неё такие красивые волосы!

– Я так давно не вижу снов, что заслужил право на галлюцинации. Иначе реальности становится больше, чем я могу вынести. Я просто столько не выпью.

– Поверь мне, нереальность ничуть не лучше. Имей это в виду, когда тебе предложат выбор.

– Нетта, радость моя, может, хотя бы ты не будешь напускать словесный туман? Я привык, что все вокруг ничего не хотят мне рассказывать. Клюся – потому что у неё какие-то замещения и компенсации. Настасья – потому что я отец, и ничего не понимаю. Лайса – потому что у неё служебные тайны. Ребята – потому что я директор. Микульчик – потому что он жопа с ручкой. Один Миха рад всё рассказать, но ему пока нечего. С людьми всегда сложно, я знаю. Но ты, красота ненаглядная, почему хвостом крутишь? Откуда между нами-то секреты?

– Я боюсь, Антон. Мы с тобой сейчас как кот в коробке у Шрёдингера. Мы уже или живы, или мертвы, но не узнаем этого, пока она не откроется. И каждый сделанный мной шаг тебе навстречу, разрушает эту суперпозицию.

– Эй, – я допил стакан и налил новый.

У меня впереди целых два стакана, и это прекрасно. Не так прекрасно, как когда впереди три, но лучше, чем когда останется один. Четвёртый я себе пока не разрешаю. Надо оставлять пространство для роста.

– Я не понял аллегории. Если мы внутри коробки, то мы уж точно знаем, живы или нет. Это Шрёдингер пока не в курсе, нужно ли ему покупать кошачий корм.

– Нет, Антон. Факт смерти нельзя наблюдать изнутри неё. Суперпозицию может разрушить только внешний наблюдатель.

– Это для меня слишком сложно, прости, – признал я, попытавшись осмыслить концепцию. – Я не очень умный, ты знаешь.

– Тот, кто умер, никогда не знает об этом.

– Ну ещё бы, его ведь нет. А значит, и знать некому. Но ведь тот, кто не умер, знает это про себя точно! А значит, если есть кому задаться вопросом «Жив ли я?», то это уже готовый положительный ответ. Когито эрго сум и всё такое.

– Смерть – лишь точка на оси времени, за которой тебя нет для Наблюдателя. Момент решения, что коробку пора открыть. В этот момент суперпозиция коллапсирует, хотя Шрёдингер ещё не знает, идти за кормом или за лопатой.

– Нетта, мне стыдно… Вру, не стыдно. Но я чем дальше, тем меньше понимаю.

Второй стакан подходит к концу. Глоток-другой, и всё. Останется один. Это небольшие стаканы, со льдом туда входит сто граммов. Но если класть меньше льда… Нет, это неспортивно.

– Для внешнего наблюдателя время кота линейно. Поэтому он может констатировать его смерть.

– Это я понимаю! – обрадовался я.

– Но для кота это не так. Смерть – внешнее по отношению к нему событие.

– Этого я не понимаю, – я снова расстроился.

Тем более, что в стакане остался только подтаявший лёд. Ничего, впереди ещё один. И он последний. Да, чёрт побери, последний! Впрочем, льда стало меньше, а значит, последний стакан чуть полнее предыдущего. Следующий был бы ещё полнее. Но его не будет. Не будет, я сказал!

– Время и похоже, и не похоже на дорогу.

– Звучит как загадка Безумного Шляпника: «Why is a raven like a writing desk?».

– Если ты проезжаешь на машине через город, то для тебя он начался, какое-то время был, потом закончился. Этим время похоже на дорогу – так человек рядом с тобой родился, жил и умер. Но то, что ты проехал через город, не значит, что его не стало.

– Но в город я могу вернуться!

– А вот этим время не похоже на дорогу. Будучи наблюдателем, мы едем по ней всегда в одну сторону. Но будучи наблюдаемым, не едем вообще. Кстати, ответ на загадку Шляпника – crowquill. Писчее – и одновременно воронье перо. Инструмент фиксации наблюдения наблюдателя, орудие массового разрушения суперпозиций.

– Нетта, но, если смерти нет, то чего ты боишься?

– Что ты для меня или я для тебя станем Наблюдателем. Я хочу остаться с тобой в коробке.

Третий стакан всегда хочет быть не последним. В этом его – и моя – проблема. Однажды это случится.

Но ещё не сегодня.

Глава 25. Кэп

If I wasn’t real, I shouldn’t be able to cry.Lewis Caroll. Through the looking-glass

_______________________________

– Есё по стакансику, Кэп-сама? Кампай!

– Сека, ты уже накампалась в жопу.

– Настаса, я бы обидерась, но мне сейсяс сриском хоросо. Поэтому я тебя сейсяс рюбрю. И Кэп-сама рюбрю. Кампай!

– Кэп, да скажи ты ей! Плохо же будет.

– Отложи ей бутылку пива на опохмел и отстань. Имеет право.

– Натаса, ты знаес, сто он нас не рюбит? Он думает, что мёрвым рюбить нерьзя!

– Сека, ну что ты несёшь, дура ты пьяная? Тебе точно хватит.

– Нет, Натаса, не хватит! Кампай! Я тебя рюбрю! Ты хоросая зенсина. Некрасивая, но хоросая. Наверное, есри бы ты быра красивая, то стара прохая, как я. Красивые сясто зрые и нехоросые.