Душ обнаружил по запаху сырости и хлорки, а также внутренним компасом. Что-то вспоминается всё же. Внутри никого, витает душок канализации, трубы ржавые, краны текут, потёки ржавчины, плесень, отбитый кафель. Вода чуть тёплая, напор совсем слабый, «Средство помывочное № 2» паршивое, почти не мылится. Так себе сервис в этом заведении, и на одну звезду не наберётся. Но лучше так, чем никак. Побриться бы, да нечем.

В столовую пришёл уже уверенно, точно зная, где она. Внутри никого, пластиковые столы пусты, стулья перевёрнуты и выставлены на них, как в школе. В раздаточную стойку вставлены металлические корыта с едой – синеватое пюре, серые котлеты, бурая капуста, неопределённого цвета компот. Притоплены черпаки – бери и пользуйся. Снял один стул со стола, взял из стопки тарелку, плюхнул пюрешки, зацепил пару котлет, плеснул в стакан компота. Компот ничего, котлеты терпимые, пюре – дрянь полная, капусту даже пробовать не стал, хватило запаха. Всё холодное, как из холодильника. Подогреть не на чем. Кормят тут, в общем, тоже не очень.

Поев, хамски кинул посуду в общую мойку. «Дежурный помоет!» – мелькнула мысль. О как, здравствуй, память. Ещё что-то подскажешь? Нет? Ну и ладно. Пойду так разбираться. Вышел в коридор и стал открывать двери.

Общажные одинаковые комнаты. Клетушки без окон, узкие, с высокими потолками. Где одна кровать, где две. Где пусто, а где спят. Чаще по одному, но кое-где кровати сдвинуты, и там пара. Некоторые кажутся знакомыми, но не сильно. Как и положено соседям по общаге, наверное. Просыпаться не спешат, даже если будить. Не думаю, что это нормально. Куцая память подсказывает – какая-то херня творится. Но это и так понятно.

Одна комната больше других, в ней есть шкаф и полки, заставленные каким-то хламом. Старый электрический утюг, пластиковая убогая мыльница, гипсовый бюст неизвестно кого с отбитым носом, стеклянная пивная кружка, фарфоровая пастушка с барашком – краска на лице потёрта, и кажется, что она с бодунища. Стопка сероватой бумаги. Стальная строгая чернильница без чернил. Ну и так далее.

Как будто тут живёт коллекционер-помоечник, подбирающий экспонаты рандомным выбором. Вон там живёт, где кровать за занавесочкой.

На кровати два… Существа мужского пола. Один постарше («Стасик», подсказала мне моя дурацкая недопамять), другой – помоложе, память имени не подсказала. Позы их недвусмысленны, хорошо, что одеяло скрывает лишнее. Кажется, я не очень толерантный. Или точнее, за что-то сильно не люблю Стасика. Подошёл, дёрнул за ногу – реакции нет. Зажал нос двумя пальцами, накрыл рот ладонью. Кислородное голодание не проигнорируешь.

Стасик задёргался, закрутил головой – но я держу крепко. Замахал судорожно руками, задрыгал ногами, заизвивался, спихнув на пол своего партнёра, потом забился, выгнулся – и только тогда глаза открылись. Ещё чуть – так и потерял бы сознание, не приходя в него.

– Кто вы? – прохрипел он, сфокусировав мутный взгляд. – Что вы тут…

– Имею аналогичный вопрос к тебе.

Стасик прокашлялся, сел на кровати, обнаружил, что голый, прикрылся.

– Мы с вами… Э-э-э…

– Нибожемой. Вон там твой любовник валяется.

Он наклонился через кровать, внимательно посмотрел.

– Неплохой экземпляр. Жаль, не помню.

Я подумал, что у меня та же фигня, но ничего не сказал. Не его собачье дело.

– Не могли бы вы мне напомнить, уважаемый… Простите, не помню вашего имени… Что мы тут делаем? И где именно? И кто, кстати, мы? Особенно я.

– Стасик ты, – сказал я невежливо.

Я так и не вспомнил, почему он мне неприятен, но в своём отношении уверен. Может, он ко мне домогался? Нет, не припоминаю. Придётся доверять интуиции, которая однозначно убеждена, что за Стасиком числится какое-то говно.

– Стани́слав! – вскинулся педик. – Стани́слав, не Стасик.

«Хуи́слав!» – прозвучало у меня в памяти почему-то приятным женским голосом.

– Ну, с неймингом тебя, Стасик.

– Почему вы мне грубите и фамильярничаете?

– Потому что ты мудак.

– Это всё, что вы можете про меня сказать?

– Вероятно, это всё, что про тебя стоит помнить.

– Отчего-то мне кажется, – прищурился на меня Стасик, – что вы тоже не очень приятный человек, Кэп. О, вас зовут Кэп!

Я тут же вспомнил, что да, зовут. Хотя это не имя, но сойдёт.

– Рад, что не нравлюсь тебе, Стасик. Мне задница для другого нужна. Я ей сру.

– Вы грубый и невоспитанный гомофоб.

Я почему-то сдержал себя от ответа: «А ты пафосный пидор».

***

Азиатку я всё же разбудил поцелуем. Но зажав нос. Дурацкая идея – девушка оказалась неожиданно сильной, отреагировала бурно. Я было подумал, что ребро сломано – но обошлось.

– Сто за нахрен? – сказала она злобно, но с очаровательным мурлыкающим акцентом. – Ты сто есё за мудак?

– Я думал, ты мне объяснишь.

– Посему я в постери, горая с какой-то страсной бабой?

– И это объяснение я надеялся получить от тебя. Потому что я тоже проснулся в этой постели.

– Твою ипёну в сраку росадь…

– Лошади не было.

– Я фигурарьно.

Она встала и, брезгливо морщась, собрала одежду с пола. Никакого смущения.

– Радно, мы с тобой трахарись, – сказала она, одевшись. – Допустим. Но кто эта некрасивая зенсина? И кто эти сёрные рюди? И кто ты? И, заодно, кто я?

– Я Кэп, – выдал я единственную доступную информацию, и тут же пришло кое-что еще. – Ты – Сэкиль, это Натаха.

– Звусит знакомо. Дарьсе?

– Дальше провал, – признался я, – ваши имена только что вспомнил.

– Ты всегда забываешь имена тех, кого трахнур? Какой ветреный музсина…

– Я забыл даже то, что вас трахнул. Предположил по контексту. Если просыпаешься в кровати с голыми женщинами, вряд ли это были курсы макраме.

– Говно срусяесся.

Она потрясла за плечо Натаху:

– Проснись, торстая зензина!

Та не отреагировала.

– Она покрыта ирезуми как онна-оябун, – азиатка не смущаясь рассматривает татуировки, – это зенсина из якудза?

– Понятия не имею. Эти картинки что-то значат?

– Некоторые. Эту, – она показала на дракона, расположившегося между лопаток, – обысьно дерают в бандах. Или групые туристы. Но эта сдерана хоросо, у настоясего ирезуми-сокунин. Ознасяет «Я могу помось тем, кто срабее меня».

– Странный символ для бандита.

– Якузда – не просто бандиты. Это срозная традисия. Странно, я много помню про якузда, но совсем не помню про себя… Эй, вставай, зенсина-якудза!

Натаха не реагирует, сладко похрапывая и пуская слюни.

– Буди её! – командует Сэкиль. – Меня зе расбудир? Я тосьно не собираюсь с ней сероваться!

– Я тоже воздержусь, пожалуй.

Накрыл рот рукой, зажал нос. Да, внешность имеет значение.

Натаха – сильная женщина, и за кислород она боролась, как медведь с дубовой колодой. Сэкиль пришлось навалиться ей на ноги.

– Вы что, меня насилуете, что ли? – возмущённо спросила Натаха, когда я, увидев в глазах осмысленную злость, отпустил её рот.

– Нет, дусим, – уточнила Сэкиль.

– Хер жопы не краше. Нахрена вы меня душите, извращенцы? И кто вы такие? И кто я такая? И где это мы?

– Тебя зовут Натаха, – сообщил я. – То есть, наверное, Наталья.

– Натаха сойдёт.

– Сэкиль считает, что ты якудза, потому что у тебя на спине дракон.

– А на жопе у меня чорт, и кто я теперь? Чортова срань?

– Тебе виднее, странная зенсина. Мозет быть. Мы нисего про тебя не знаем.

– Чего вы на меня пялитесь? Сама вижу, что не фотомодель. Дайте одеться, извращенцы.

– Мы не изврасенсы! – возмутилась Сэкиль. – Хотя… Казесся, у нас быр секс втроём.

– Да хоть впятером… – Натаха села на кровати и стала одеваться.

– Это вряд ли, – сказал я, – те двое, кажется, сами по себе.

***

Абуто и Сэмми – имена я вспомнил быстро – разбудились гораздо легче. Негритянка, ловко выкрутившись у меня из рук, отпрыгнула в угол – как была, голой, – и оскалилась белоснежными зубами, встав в боевую стойку. Парня будила Натаха, а у неё, похоже, не сорвёшься – охватила ручищами, прижала к обильной груди и забормотала успокаивающе: