– Вроде бы ты ещё в форме… – сказала Настя.

– А кто сказал, что нет?

– Так… Некоторые.

– Многократно повторённая ложь не становится правдой, – изрёк я, – но приобретает статус общественного консенсуса.

– Пап!

– Дочь моя, твой отец уже не молод, но ещё не глуп. Передай этим «некоторым» моё «не дождётесь».

– Ну пап!

– И не «нупапкай». Ты большая девочка и имеешь право лично наступать на свои грабли. Но оставь и мне моё родительское «яжеговорил». Это так немного.

– Бе-бе-бе.

Я согласно кивнул. Против «бебебе» возразить нечего.

– Пап, твой юбилей.

– Что с ним?

– Он скоро.

– Стараюсь забыть об этом.

– Ребята задёргали меня вопросами о подарке.

– Мне…

– Не смей говорить «Мне не нужен подарок»!

– Тогда мне нечего сказать.

– Подумай. Они скидываются карманными деньгами, для них это важно!

– Я даже не уверен, что устав позволяет мне принимать подарки от воспитанников.

– Так прочитай его хоть раз в жизни! Тыждиректор!

– Уела. Ладно. Допустим. И что?

– Завтра. Завтра я жду от тебя ответ – что именно могут подарить тебе дети. И ответа «ничего» я не приму!

– Вот ты упрямая…

– Есть в кого.

Она встала, собравшись уходить, но я спросил:

– Настя, ты же смотришь Дораму?

– Все смотрят. Даже ты.

– Только с Михой. Это не считается.

– Не смотреть Дораму – не повод для гордости.

– Должен же я хоть чем-то гордиться? Но у меня вопрос.

– Задавай.

– Джиу – какая она?

– В смысле?

– Что это за персонаж, какой у него сеттинг, характерные черты, модус операнди и прочее.

– Зачем тебе?

– Хочу понять, что хочет собой представлять человек, который её косплеит.

– Её многие косплеят. Она ключевая героиня одной их самых популярных линий дорамовского янгэдалта. Мечта подростка.

– А подробнее?

– Вот ты дикий! – рассмеялась Настя. – Весь мир обсуждает! Диссертации «Феномен популярности Большой Дорамы» скоро погребут под собой учёные советы по всем гуманитарным и не только дисциплинам! И только мой батя не в курсе, о чём она!

– Кто-то же должен.

– Джиу – типаж «одинокая и крутая». Настолько независима, что нет наноскина. Ей нечего сказать сверстникам. То есть типичный глубоко травмированный ребенок.

– Хоть бы раз увидеть нетравмированного.

– Для этого ты выбрал не ту работу, пап. Мне продолжать, или твой входной буфер заполнился?

– Продолжай, язва.

– У неё неполная семья, мать-учёная, полностью погружённая в какую-то там математическую заумь. Джиу ревнует её к науке и оттого считает, что исследования матери деструктивны. Это порождает в девочке умеренный мессианский комплекс «спасения мира». Но в первую очередь она одинокий подросток, не преодолевший кризис возрастного отделения, подозрительный к взрослым и покровительствующий детям. Как ты, в общем.

– Что?

– Шучу! Но в чём-то вы похожи – она девочка-граната с полувытащенной чекой.

– Как любой подросток?

– И даже больше.

– Страшно представить.

– Именно. Косплеят её девочки, склонные к экзальтациям, как образ трагический и возвышенный. Если кто-то воспримет себя ей всерьёз – я бы опасалась.

–Буду иметь в виду.

– Да чёрта с два.

– В смысле?

– Ты никого никогда не слушал, не слушаешь и вряд ли станешь. Я тебя люблю, но, между нами говоря, ты та ещё упрямая жопа.

– Ну, спасибо…

– Не благодари. Кто-то же должен говорить тебе правду?

И ушла, зараза такая.

Люблю её безумно. Я не заслужил такой дочери.

Глава 17. Кэп

It takes all the running you can do, to keep in the same place.If you want to get somewhere else, you must run at least twice as fast as that.Lewis Caroll. Through the looking-glass

_________________________________________

Просыпаться между двух голых женщин – не самый плохой вариант пробуждения. Лучше, чем, например, между двух мужиков. Даже если ты не знаешь, кто они. И кто ты. И где мы все. И что за нахер вообще?

Большое и почти пустое помещение. Две кровати сдвинуты в одном углу и две в другом. На одной паре проснулся я. Стройная азиатка слева положила на меня изящную ногу, некрасивая толстая женщина справа – могучее вымя. На другом кроватном острове переплелись два чёрных тела. С расовым составом у нас всё хорошо, хоть сейчас на кастинг в Голливуд.

Надо же, я помню про Голливуд, но не помню, кто я и с кем устроил групповуху этой ночью. Надеюсь, я не должен теперь, как честный человек, завести себе гарем.

Осторожно выполз из-под женских тел. Азиатка поморщилась, потом чему-то улыбнулась и засопела дальше. Толстая страшила открыла рот и всхрапнула, как лошадь, но тоже не проснулась. Её тело покрыто татуировками разного качества исполнения, от примитивных синих наколок, похожих на тюремные, до разноцветных, выполненных в потрясающе тонкой восточной технике. Мне подумалось, что она пыталась закрыть картинками своё телесное несовершенство, но вышло не очень. Квадратная жопа, отсутствие талии, короткие ноги без намёка на форму, мощные толстые руки, простецкое, круглое и плоское лицо, неровные зубы, редковатые волосы, маленькие глаза, нос картошкой. Я бесстыдно разглядываю развалившуюся в не самой эстетичной позе некрасивую женщину, и с удивлением понимаю, что почему-то испытываю к ней тёплые чувства. А вот к азиатке, на идеальную фигуру которой так приятно смотреть, скорее лёгкое недоверие. Что-то всё-таки помню? Или нет?

Чернокожую пару разглядывать отчего-то постеснялся. Не хватало ещё на голых мужиков пялиться. Не знаю, как меня зовут, кто я и где я, но в ориентации, однако, сомнений не возникает.

Одежду нашёл на полу. Выглядит несвежей, но выбирать не из чего. Надо разбираться, что тут и как, а главное – где сортир. Жалко будить, но…

Ни деликатное тормошение, ни тряска, ни щипки, ни шлепки, ни даже вопль в ухо: «Подъём, бля, тревога!» – не подействовали. Все спят как убитые. Я даже, чувствуя себя необычайно глупо, испробовал «метод спящей красавицы» – то есть поцеловал. Азиатку. Её губы ответили, она сама – нет. Негров целовать не стал – мужика пнул, даму потряс. Без результата. И кто же мне объяснит, что тут творится?

Дверь надёжно подперта изнутри, намекая, что гости этой ночью тут не приветствовались. Прежде чем разобрать баррикаду из мебели, вернулся к кроватям и накрыл лежащих одеялами. Всё же голые лежат, неловко. Мало ли, что и кто там за дверью. Главное, впрочем, чтобы там был сортир.

Довольно унылый полутёмный коридор, в который выходят деревянные, крашеные серой краской двери. Похоже на общежитие, и пахнет так же – хлоркой, сыростью, столовской едой, несвежим бельём и немытым сортиром. Сортир нашёлся быстро. Буквально в первой же комнате, которую я выбрал каким-то внутренним чутьём. Выгородка в углу, пристроена кустарно. Так бывает, когда старые общежития прирастают семьями и превращаются в скопище недоквартир – люди делают себе индивидуальные санузлы, души и кухоньки, наплевав на все возможные строительные, санитарные и пожарные правила. Лишь бы обеспечить хоть какое-то личное пространство и снизить коммунальность быта.

Надо же, что я знаю! Лучше бы имя своё вспомнил.

В тумбочке обнаружил поношенное, но чистое бельё. Трусы типа «семейники» и серую футболку без надписей. Взял с полным ощущением, что «можно». Комната вызывает во мне чувство «своей» – неужели я в этом убожестве живу? За что? Почему? Нахера? Неприятный мужик лет сорока в зеркале не даёт ответа. У мужика тяжёлое недоброе лицо умеренной небритости. На нём не просматриваются признаки интеллекта, зато в наличии признаки лёгких телесных повреждений. Кто-то по этому лицу не так давно бил. И я его понимаю – оно так кирпича и просит. Несимпатичный тип. Пожалуй, себе не нравлюсь. Странно, что нашёл себя в койке аж с двумя дамами, хотя одна и страшноватая.