– Ждите здесь.

За дверью никого, голоса доносятся с лестницы. Фанерных харь оказалось семь человек, выглядят не очень – видимо, тоже ночка тяжёлая выдалась. Увидев меня, замолчали и уставились плоскими досками. Похоже, это очищенные от дерматина сиденья от стульев, на которых нарисованы жуткие рожи. Не хочется даже думать, чем именно нарисованы.

– А где ведьма? – спросил фанернорылец.

– Больше вы её не увидите. Проваливайте.

С кряхтением снявший самодельную маску мужчина оказался вполне обычным. Этакий мужичок с невыразительным лицом, но от его глаз неприятно. Знаю такие глаза. Не помню, где и когда, но я с подобными людьми встречался. Они могут быть глупые или умные, но не могут быть злые или добрые. Не ведают добра и зла. Люди вне этической шкалы. Даже лютый злодей-живорез может любить жену, собаку, детей или котят, периодически поступаясь своим интересом ради другого существа. Эти – нет. Им нельзя объяснить, что грабить и убивать – плохо. Они искренне не поймут, почему. Если могут отнять – отнимут. Если для этого надо убить – убьют. Если будут знать, что за это ничего не будет – убьют точно. Просто потому, что так проще.

Увидев эти глаза, я понял, что переговоры не будут успешны.

– Эй, послушай, не знаю как там тебя… – мужичок сделал паузу, но я не стал представляться. – Нам нужна ведьма, и мы её получим.

Фанернорыльные за ним одобрительно забубнили.

– Нет других вариантов. Пока она у нас, мы живём. Каждый вечер ставим её на круг, а потом я открываю на трубе вентиль, и становится по-настоящему жарко! Иногда она дохнет, изредка ей удаётся сбежать. Но утром она просыпается у нас, и ничего не помнит. Привязываем и начинаем сначала. Ты бы видел эту чёрную рожу, когда в середине дня ведьма вспоминает, что ждет её вечером! Как она воет, дружок, как она воет! Как просит убить! – мужичок усмехнулся в усы. – А когда её нет – мы умираем. Каждую сраную ночь. Либо терзаем её, либо терзаемся сами. Выбор очевиден, дружок.

Он сделал было шаг вперёд, но я покачал головой, и он остановился.

– Не уверен, что ты её полноценно заменишь, но готовы попробовать. Так что лучше просто отдай нам ведьму. Что тебе до неё? Отдай и забудь, у тебя есть свои бабы, свои черти и свой ад. Не лезь в наш.

Я знал, что они кинутся, и был готов. Одним магазином меньше. Оказывается, неплохо стреляю. Почему-то так и думал.

***

– Никогда! Никогда так больше не делай! – Натаха вцепилась в меня ручищами так, что пришлось отцеплять, отгибая пальцы.

Глаза безумные, на бледном лице контрастно выделяются синяки. Сзади, обхватив руками, прижалась Сэкиль:

– Кэп-сама, это было осень страсно! Дверь закрырась и мы не могли открыть… Где вы быри так дорго?

– Долго? Да получаса не прошло!

– Кэп, не гони. Тебя сутки, наверное, не было! – Натаху конкретно трясёт. – Ладно, что жрать нечего, но этот ужас… Сэмми-то мы связали, но ещё немного, и пришлось бы связывать Сэкиль и себя. Кэп, это пиздец как жутко! Словами не передать. Понимаю, почему наш негрила бесперечь суицидит.

– Я просто вырубилась, – признала Абуто. – Только-только вспомнила, кто вы такие всё.

– Чернявая не наш вариант, – сказала Натаха. – На нас не действует. Короче, Кэп, больше ни на шаг. Как сиамские, сука, близнецы. Я хоть своей жизни и не помню, но зуб даю – так херово мне ещё не было.

– И мне, Кэп-сама! – пискнула из-за спины Сэкиль.

– Ничего не понимаю, – признался я.

– А и не надо! – Натаха обхватила ручищами нас обоих, сжав в сэндвич «Кэп между баб». – Хера тут понимать. Главное, будь рядом.

– Нет, я хочу разобраться. Почему тогда на Сэмми моё присутствие не действует?

– Действует, Кэп, – ответил негр. – С вами мне гораздо легче, чем без вас. Глядишь, со временем и вовсе попустит. Думаю, дело в том, что мы не так… Хм… Близки. Как вы с ними.

– Даже не думай. Я тебе не Стасик.

– Да я что? Я ничего. Пожрать бы только…

– У меня есть идея.

***

– Я боюсь туда заходить, – сказала Абуто. – Сейчас, когда я всё помню.

На неё тяжело смотреть – посерела лицом, руки трясутся.

– Там никого нет. Я убил их.

– Я тебе верю, просто… Ты не представляешь, что они со мной делали. Изо дня в день.

– Их переклинило на том, что это ад, а они в нём бесы. Ребятки старались, как могли.

– Прекрати!

– Всё-всё. Понимаю травматичность ситуации, но у нас уникальный случай осмотреться.

На этаже по-прежнему жуткая жара и влажность. Парят трубы, что-то неприятно на низких частотах гудит.

– Стой. Я загляну.

– Уверена?

– Да.

Абуто решительно входит в свою пыточную и сморит на трубу со свисающей цепью. Лицо непроницаемо, как фанерная маска её палачей, только руки подрагивают. Я замечаю ряд деталей, ускользнувших от моего внимания в прошлый раз, и меня передёргивает. Негритянку здесь фиксировали в разных позах, остались крепления. Понятно для чего. У стены большой диаметром в полметра вентиль, регулирующий подачу пара по трубе, на нём от частого использования даже краска подстёрлась.

– В конце… После всего… Они меня буквально поджаривали. Медленно увеличивали температуру, чтобы я дольше не теряла сознание. Потом обливали холодной водой, чтобы привести в себя – и начинали снова. Каждый день. Каждый, сука, день.

– Хватит, Абуто. Всё кончилось.

– Нет. Они вернутся. Нельзя убить бесов в аду.

– Прекрати. Это не ад, даже если очень похоже. Мы не умерли.

– Ты уверен? – спросил Сэмми. – Как по мне, так ещё как.

– Я отказываюсь рассматривать происходящее в религиозном ключе. Это не мистика. Это херня. Мистике нужно мировоззренческое обоснование. Херня просто случается.

***

Еда у фанеромордов в наличии. Такая же, как везде – гадкое пюре, посредственные котлеты, жидкий компот.

– Кто-нибудь вообще задумывался, откуда она берётся? – спросила Натаха, уминая котлетосы. Пюре она побрезговала. – Жратва, в смысле?

– Из кухонного лифта же, что тут думать, – ответил Сэмми. – Суёшь туда пустой контейнер, получаешь полный. Большого ума не надо. Чёрт, ну и жара тут! Неудивительно, что они башкой подвинулись.

В столовой зверски грязно. Посуду, похоже, отродясь никто не мыл, столы покрыты слоем присохшей еды, на пол и смотреть страшно. У здешних «бесов» был сугубо мужской коллектив – во всяком случае, женской одежды мы не обнаружили. Бедная Абуто…

Очень жарко. И влажность такая, что на крашеных масляной краской стенах тонкий слой конденсата. Пахнет плесенью, хлоркой и сыростью. Одежда уже влажная вся.

– Про лифт понимаю, не дура. А в лифт она как попадает? Вот он спустился – или поднялся, хрен его поймёшь. Кто-то же должен вынуть пустой контейнер, поставить полный, тот помыть, наполнить заново… И варит же кто-то эту картоху! И котлеты лепит…

– Может, тут всё автоматическое? – спросила Абуто. Её всё ещё потряхивало, но естественный цвет лица вернулся. И аппетит, судя по всему, тоже. – Вы же рассказывали про этаж-холодильник? Может, там замороженных контейнеров миллион, микроволновка размером со шкаф и конвейер с манипуляторами?

– Не, – сказал Сэмми, – контейнеры стальные, их в микроволновку нельзя. Но вообще идея богатая.

– А мозет, тут есть отдерьный ад для поваров… Представьте, как им надоеро чистить картоску…

– Тьфу на тебя, Сека, – фыркнула в компот Натаха, – придумаешь же… Я огляжусь тут, мальчики и девочки, а то совсем без инструмента осталась. Может, хоть пассатижи где завалялись, или ключ разводной…

Она встала, вытирая пот с красного, как помидор, плоского лица, и вышла из столовой. Мы, доев котлеты и завернув остаток с собой, тоже прошвырнулись по этажу, не найдя ничего интересного. Абуто мстительно запихала в мусоропровод фанерные маски с завязками, Сэмми и Сэкиль вооружились неплохими деревянными дубинками. Кто-то тут у них по дереву недурно работает, обходясь одним сточенным сапожным ножом. Нож этот тут же присвоила негритянка. Выражение лица её не обещало фанеромордым лёгкой смерти. Если они, конечно, снова попадутся на нашем пути. Я этого не исключаю – ведь Стасика и прочих мы тоже считали покойниками.