При соотношении нанесённых ударов сто к одному, я победил. Потому что одного мне хватило.
Где-то на счёте семь он уже мог встать, но благоразумно решил признать поражение. Карина, слегка подпрыгнув, вздёрнула вверх мою перчатку. Собравшиеся устроили волну оваций, криков «ура» и девичьего визга.
– Возможно, я ещё попрошу у вас реванша, – сказал Эдичка, отдышавшись.
– Всегда к вашим услугам, – вежливо согласился я.
– А он не так уж плох, да, Тондоныч? – задумчиво сказала Карина, когда Эдик ушёл.
– Лучше, чем я ожидал, – признал я. – А теперь, друзья мои, давайте разберём его ошибки.
***
– Отец!
– Я за него!
– С тобой всё в порядке?
– Ты в каком смысле? – озадачился я, глядя на ворвавшуюся в кабинет дочь.
– Говорят, тебя чуть не побил Эдуард?
– Серьёзно? Так и говорят?
– Ну. Рассказывают, что он молотил тебя как грушу.
– А что он оказался в нокауте, не рассказывают?
– Говорят, тебе повезло. Ты что, отец, стареешь, что ли?
– Дочь моя, я определённо не молодею, но в данном случае это совершенно ни при чём. Я выиграл бой, не особенно напрягаясь. Эдик лучше, чем можно по нему предположить, но недостаточно хорош, чтобы побить меня.
– Ну что же, значит, твой бой получил плохую прессу.
– Плевать. С учениками мы его разобрали, и они больше так не думают. Не могу же я собрать всех и заявить: «Он не мог меня побить, некоторые ситуации не таковы, как выглядят». Это будет совсем уж глупо.
– Не знаю, пап, но он, даже проиграв, набрал очки. К нему теперь относятся иначе. Твоя личная харизма слишком завязана на твою непобедимость.
– Так я и не проиграл.
– Нет, но все, кроме твоих учеников в рукомашествах, братика и Клюси, уверены, что ты был как никогда близок к проигрышу. И в следующий раз можешь проиграть.
– Даже если и так… Ну и что? Никто не выигрывал все бои. Так не бывает.
– Это неважно, потому что их мир всё равно рухнет. Я уже говорила «а я тебе говорила»? Так вот, говорю – я тебе говорила! Эдуард прав – здесь всё слишком завязано на тебя, папа. Это неправильно. Любая твоя ошибка, прокол, провал станет катастрофой рухнувшего авторитета. С одной стороны, они простят тебе что угодно, с другой – не простят ничего.
– Это один из твоих любимых психологических парадоксов, дочь? Я что-то не очень понял его смысл.
– Они верят в тебя, как в бога. Бог может быть жесток или добр, несправедлив или благ, но он не может быть слаб. А ты не бог, пап. Твои силы не беспредельны, и ты можешь ошибиться. «Акела промахнулся», помнишь? Неправильно то, что все их надежды – в тебе, а не в них самих. Ты слишком на их стороне, слишком для них, слишком много места занял в их жизни.
– Должен же кто-то быть за них, когда все остальные против? Они имеют право рассчитывать на меня.
– Они должны рассчитывать на тебя как на директора, а не как на карманного дракона Злого Аспида, который обвил их гнездо бронированным туловищем и готов сожрать любого, кто неосторожно посмотрит в их сторону. Как на старшего товарища, как на педагога, как на ответственного взрослого. Как на друга даже, чёрт с ним – как на замещающую отцовскую фигуру. Но не как на высшую силу. Понимаешь?
– Понимаю. Наверное. Но не знаю, что с этим делать. Я такой, какой есть и делаю то, что могу. Я не педагог, не психолог, я вообще не очень умный. Я попал сюда случайно и делаю, что могу и как умею. Желающие мне помогать как-то не стоят в очереди!
– Прости, пап, не заводись.
– А я завожусь?
– Немного. Я тебя ни в чём не обвиняю, я просто показываю проблему.
– Отлично… Ещё один человек, который считает, что я хреновый директор, занимающий чужое место! И это моя собственная дочь!
– Ну вот, – расстроилась Настя, – опять на ровном месте поругались. Ничего такого я не считаю, но ты сейчас явно не в настроении меня выслушать.
На её плече проявилась грустная картинка.
– Извини, я что-то завёлся. Люблю тебя.
– И я тебя. Приходи в себя, жизнь продолжается. И не пей так много.
– О боже… И ты, Брут?
– Бе-бе-бе! – сказала дочь и гордо удалилась. Некоторые вещи не меняются.
***
– Папа, папа! Как ты ему врезал! – потомок ворвался в кабинет кавалерийской атакой – верхом на Клюсе.
– Ну почему я этого не видела! – заявила с обидой его «лошадка». – И я ничуть не верю, что он мог тебя побить.
– Никто не может его побить! – завопил Мишка. – Папа страшный и ужасный, люди все боятся папу!
Он искренне думает, что это хорошо. Права Настя, хреновый из меня педагог и отец так себе.
– Но учти, Эдуард теперь ходит с таким видом, как будто просто пожалел твой авторитет. Поддался, не стал вставать, и всё такое. Прямо не говорит, но намекает.
– Эдуард – хренуард! – сообщил Мишка.
– Миш, прекрати. Не надо так.
– Бе-бе-бе!
Это что, заразно?
– Там ребята собираются Дораму смотреть, можно я с ними?
– Беги.
Сын ускакал, топоча по коридору.
– Клюся, – спросил я, – а ты поддерживаешь отношения с ребятами, с которыми играла? Со своей первой группой?
– Какое-то время назад – да, а потом как-то отвалились. А что?
– Да понимаешь, мне тут со всех сторон твердят, какой я хреновый директор. Я и подумал, может, те, кто выпустился, и есть показатель того, плох я или нет? Они со мной раньше общались, а потом, как ты выразилась, «отвалились». Я не стал сам активничать, может, им это лишнее. Наверное, зря.
– Да точно зря. Я не знаю, какой ты директор, но они к тебе нормально относились. Мог бы и поинтересоваться их жизнью, не развалился бы.
– Не хотел навязываться. Понимаешь, когда твой бывший директор спрашивает, «Как у тебя дела?», многие это воспринимают как требование отчёта об успешности и сильно напрягаются.
– Может, и так, – легко согласилась Клюся. – Мне-то пофиг, кто там чего про тебя говорит. Ты за меня вписался, когда всем было насрать, даже мне самой. И снова впишешься, если будет нужно. Здесь каждый знает – Аспид порвётся, но его вытащит. Поэтому, каким бы ты ни был по жизни унылым склочным засранцем, я тебя люблю. И они тоже. А до остальных нам дела нету. Так-то.
– Спасибо, Клюсь, – растрогался я.
– Не бери в голову и не вздумай пускать сентиментальную старческую слезу. Давай лучше думать, как затроллить Эдуарда. Потому что этот роковой красавчик нам ещё крови попьёт. Он безумно обаятельный, даже на меня почти действует, а дочь твоя смотрит на него влажными глазками.
– Правда? Настя?
– Хренастя. Ты не девочка, тебе не понять. Это её типаж. Умом она понимает, что это обаяние хорька, но девочки выбирают не умом. В общем, если ты не хочешь зятя Эдуарда…
– Клюся, не пугай меня так!
– Не зятя, ладно. Но если он ещё немного построит ей глазки, то в койке у неё окажется как раз плюнуть.
– Клюся!
– Что «Клюся»? Твоя дочь совершеннолетняя и давно уже познала плотские радости. Я понимаю, что тебе как отцу слышать это неприятно, но если бы она до сих пор ходила в девственницах, я бы отвела её к доктору. Так вот, этот Эдуард, какой бы крысой он ни был, красавчик именно того типа, на который она западает. Один в один её любимый персонаж в Дораме. Так что либо надевай на неё пояс верности с шипами, либо что-то сделай с Эдуардом.
– Я уж сделаю, – сказал я мрачно. – В следующий раз я его не в нокаут отправлю, а в больницу. Яйца из ушей выковыривать.
– Спорим, следующего раза не будет? Он теперь на спарринг с тобой ни за что не выйдет. Он понял, что ты понял, что он понял… Ну, в общем, ты меня понял. Несложно сообразить, что в следующий раз ты его показательно порвёшь на кучу маленьких эдуардиков, чтобы никто не сомневался, у кого тут самый длинный.
– Клюся!
– Не клюськай! Так вот – он не подставится. Наверное, он рассчитывал тебя побить, но теперь знает, что не тянет. И будет бить тебя там, где он сильнее.
