– Конечно, Рит.

Лучше бы у меня была хорошая голова.

***

Сложный момент дня – капсула. Сегодня Борис. В вирте он, как ни странно, менее агрессивен.

– О, Барон Суббота! Повелитель зомби!

Это я. Ведь если все мёртвые, то я, значит, их главный. Это обязывает.

– И каково тебе быть единственным выжившим?

– Было бы прекрасно. Если бы не вы.

– Я?

– Все. Отвратительно самодовольные покойники, которые делают вид, что живы.

– А что мы должны делать, по-твоему?

– Исчезнуть. Разложиться. Закопаться в свои могилы.

– А ты бы остался совсем один. Не заскучал бы?

– Ни за что! Только и мечтаю!

– Послушай, ну, допустим, ты прав. Мы все мёртвые, сами этого не понимаем…

– Понимаете, – решительно возражает Борис. – Просто боитесь себе признаться.

В вирте он живёт в лесной избушке. Что внутри – не знаю. Не приглашает. Беседуем на крылечке. Без Нетты, она его отчего-то злит.

– А от чего мы все умерли?

– Убили друг друга, конечно. Вы же всегда хотели всех убить. Наконец справились, поздравляю. Как же я вас, кровожадных тварей, ненавижу!

– Да уж, понимаю. А как мы друг друга убили? Задушили? Отравили? Ногами запинали? – зачем-то пытаюсь понять его логику.

– А я знаю? У вас много способов было, чтобы раз – и никого.

– То есть, ты этого не видел?

– Нет. Хотя не отказался бы посмотреть…

– Ты, похоже, тоже весьма кровожаден…

– Не смей так говорить! Мы не такие! Мы лучше вас! Мы не жестоки к своим!

– А кто у тебя свои?

– Никто. Ты не поймёшь, – надулся, закрылся.

На сегодня всё. Борисом должен заниматься кто-то поумнее меня. Может, Настя однажды доучится.

Вышел из леса на берег моря, где ждёт Нетта.

– И что ты будешь делать, когда тебя снимут? – спросила она.

– Давай не будем об этом сейчас. Я хочу сидеть, смотреть на море и на тебя, красивую. Не надо портить момент. Говна я сегодня ещё нахлебаюсь.

– Не могу отказать тебе в любовании мной, – улыбнулась Нетта и, поддёрнув подол платья, изящно уселась у канатов, ограждающих причал.

Девушка и море. Всю жизнь бы так сидел. Жаль, что жизнь берет своё.

***

Вечер наступил со всей присущей ему астрономической неизбежностью.

По случаю торжественности момента заседание попечительского совета было очным. Мне пришлось тащиться в конференц-зал городской администрации, пафосный и пыльный гадюшник с бархатными стульями и столом, более всего подходящим для похоронной тризны. Проводов в последний путь моего директорства. Безвременно, безвременно…

То, что проиграл, я понял сразу, как увидел Микульчика. Тот был пьян. Не в сосиску, это с ним редко случается, никто и не заметит… Но я столько раз с ним пил, что легко различал степени поддатости нашего местного Фрейда. Навскидку, он принял уже бутылку-полторы, что означало, во-первых, что ему стыдно, а во-вторых, что он меня сольёт. Поэтому вынужден прибегнуть к превентивной анестезии совести.

Остальные собравшиеся тоже не демонстрировали большой радости и старались в глаза не смотреть. Всё-таки городок маленький, а этическая сомнительность административной расправы очевидна. Представитель заказчика, несмотря на отсутствие права голоса, виртуально присутствовал в виде кобольд-проекции, что окончательно придавало действию оттенок заказного шоу. Представлять его никто не стал, объяснять его присутствие тоже. Какой-то совершенно невнятный персонаж с пустым лицом менеджера и рыбьими глазами финансиста.

Меня обвинили в несоблюдении федеральных предписаний. Я не отрицал, хотя указал для протокола, что соблюсти их никак невозможно, потому что они имеют взаимоисключающий характер. (Моё замечание проигнорировали.)

В том, что я имею низкий моральный облик, агрессивен, не соблюдаю субординацию (это за того чиновника из минобра). С этим я тоже не спорил, но отметил, что правоохранительные органы ко мне по тому прецеденту претензий не имеют, а гражданский иск не подавался. Кто-то шёпотом помянул Лайсу.

Меня обвинили в семейственности на основании того, что у меня работает моя дочь. Это был их прокол, потому что Настя – внештатник на общественных началах, о чём я немедленно и напомнил. А заодно и о том, что город и не думает закрывать мне штатные кадровые позиции, отчего я выкручиваюсь, как могу. Перешёл в атаку, так сказать – мне было чем ткнуть в нос мэрии по вопросу недофинансирования. Мне припомнили несколько инцидентов с воспитанниками, на что я (спасибо Нетте) предусмотрительно запасся федеральной статистикой: согласно ей, «Макар» – один из самых благополучных заведений по числу ЧП на одного ребёнка. Я и сам не знал, какие мы, оказывается, хорошие. Точнее, как умело не выносим сор из избы. В ответ мне инкриминировали избегание фискального контроля. На что я сделал удивлённые до идиотизма глаза и попросил объяснить, как это возможно технически. В ответ было дружное, но бессодержательное возмущённое мычание.

С одной стороны, меня давно подозревали в тайных умениях дурить кобальт, с другой – официально это считалось невозможным. Про Нетту им если кто и донёс, то они ничего не сказали, потому что вирпы тоже официально считаются несуществующими. Легенды старпёров времён раннего доступа. Мне неуверенно предъявили расхождение в приход-расходных балансах, но они были в мою пользу – «Макар» тратил больше, чем получал. Я возмутился, ссылаясь на «пожелавших остаться неизвестными» благотворителей, и ещё раз ткнул их носом в недофинансирование.

Я так ловко выкручивался, что даже начал смутно надеяться, что в очередной раз отбрешусь, отделавшись выговором, общественным порицанием и традиционным лишением годового бонуса, которого за семь лет так ни разу и не получил. Но нет, играть честно со мной не собирались.

– Кхым-кхым, – подал сигнал инвестор.

И со своего кресла нехотя поднялся доктор Микульчик.

«Ах ты жопа медицинская, продажная…» – подумал я. На то, что он меня поддержит, рассчитывать было бы глупо, но хотя бы нейтралитет соблюсти?

– Несмотря на моё хорошее отношение к… – он замешкался, вытесняя рефлекторное «подсудимому», – к Антону Спиридоновичу, я, к сожалению, не могу игнорировать некоторые важные моменты, которые следует осветить, исходя в первую очередь из интересов детей…

– Давайте-давайте, доктор, – воодушевился мэр, – не стесняйтесь! Нет ничего важнее интересов детей!

И все вокруг закивали согласно. Дети, мол, наше всё.

– Дело в том, – нудил, глядя в стол, Микульчик, – что я вынужден констатировать психическую неустойчивость Антона, а также серьёзные психологические проблемы, которые препятствуют занятию педагогической деятельностью. Я не могу раскрывать детали из соображений медицинской этики, однако отмечу, что Антон избегает психологических квалификационных осмотров, в чём, я, к сожалению, ему потворствовал из личного хорошего отношения. Я уже получил взыскание от вышестоящего начальства и очень сожалею, что пошёл на поводу у нарушителя. Кроме того, Антон имеет признаки кобольд-зависимости, что показывает тайминг использования лечебных капсул, которые установлены в учреждении. Каждый раз он задерживается там дольше, чем требуют проводимые процедуры. Эту информацию я получаю как контролирующий специалист, и более не могу её игнорировать.

Вот же гад! А я и не знал, что у него наши капсулы на контроле!

Микульчик вздохнул, и мучительно сглотнул пересохшим горлом. Я просто видел, как ему сейчас хочется выпить. Покосился на инвестора, и нанёс финальный удар.

– Я считаю, что Антон Спиридонович Эшерский должен быть отстранён от занимаемой должности по медицинским показаниям.

Выдохнул и сел. Под столом звякнула бутылками его сумка.

– Что же вы так, Антон Спиридонович, – скрипящим от фальшивого сочувствия голосом сказал мэр, – не бережёте себя? Здоровье – оно прежде всего! Тем более, душевное.

– Ну что же, – подытожил свиномордый образованщик, – отчёт мы заслушали, мнение специалиста выслушали. Думаю, пора переходить к голосованию. Тем более, что и кандидат на замену у нас есть…