– Нет, хватит, прошло уже.

– Карина, ты же знаешь, что «Нет человека – не проблемы» в жизни не работает? Человека нет, а проблем становится только больше?

– Знаю, – вздыхает она.

– Держи себя в руках. При любом раскладе! Не забывай, ты практически на условке, под мою гражданскую ответственность. И то, что я покрываю твои проблемы с контролем, дико непрофессионально с моей стороны. Гнать меня надо за это поганой метлой. Так что, может быть, меня и заслуженно снимут, хотя не за то. Но я в тебя верю, и знаю, что ты справишься. Ты же справишься?

– Если вас не снимут – справлюсь. Мне уже намного лучше.

– Если снимут – тем более. Просто держись, улыбайся, пинай мешки. Сможешь?

– Смогу.

– Умничка. А теперь бегом в душ.

Девчонка напрыгнула на меня и, обхватив руками и ногами так крепко, что у меня аж дыхание перехватило, повисла. От неё пахло потом, страхом и фруктовыми духами. Молча спрыгнула и убежала.

Чёрта с два она справится сама. И не только она. У меня нет благополучных детей, всех жизнь успела понадкусывать. Если их вытряхнуть из привычной полутёмной безопасности «Макара», где их охраняет в древних стенах злой и страшный Аспид, в большие светлые залы нового детского центра под руководством красивого до неприличия, да ещё и молодого Эдуарда… Станет ли им лучше? Сомневаюсь. Сука, очень сильно сомневаюсь. Но может быть, что и станет. В конце концов, я уж точно не подарок.

***

Выйдя из душа, обнаружил сидящую на кровати Нетту. Она с интересом меня рассматривала.

– Ты что, голых мужиков не видела?

– Ты в трусах, так что технически голым не считаешься. И я не подсматриваю за тобой в душе, а остальные мужики мне не интересны. У тебя прибавилось синяков.

– Карина пар спускала. Ерунда, скользящий контакт. Надо давать иногда пробивать защиту.

– Ты не боишься, что она сорвётся?

– Боюсь до усрачки. И не только за неё. Тут много кто может сорваться, ты знаешь.

– Я знаю. Но за неё ты отвечаешь лично.

– Плевать. Я за всех отвечаю. Не знаю, как они переживут мой уход. Не потому, что я такой хороший, а потому, что для них любые перемены – не к добру.

– С кем надо превентивно поработать, как ты думаешь?

– С Олюшкой точно, она эмоционально нестабильна, может впасть в депрессию. Но она хоть не суицидница, порыдает дней несколько, откажется от еды, но ей это только на пользу. Потом проголодается, и природа своё возьмёт.

– Считаешь, её можно скинуть на Клюсю?

– Да, у них неплохой контакт. Наверное, на контрасте. А вот Артура мне придётся самому обрабатывать, он Клюсю боится.

– Он всех боится.

Артур жил с отцом, но тот стал, как тут говорят, «покляпым». Жертва, так сказать, «неизвестного нейротоксического агента». Великого Балия откапывал. Попал под лечебную программу Кобальта, лежал у Микульчика в капсуле, в вирт-терапии, но поправлялся медленно или вообще никак. Увы, не всех удалось вывести, у некоторых повреждения психики оказались слишком обширными. А Артур, бестолочь такая, оказался мальчиком шустрым, пронырливым и сообразительным. Пробрался в клинику – что несложно, её и не охраняли до тех пор толком, – и как-то уговорил своего вирпа (тогда ещё были вирпы) подключить его очки (тогда ещё были очки) к отцовской капсуле. Думал, что тот его в своём бесконечном сне увидит, узнает и сразу себя вспомнит.

Неизвестно, что именно увидел Артур, но Микульчик с ним помучился с полгодика, вывел из ПТСР и отдал мне. А он в первую же ночь повесился. Хорошо, Нетта среагировала, даже сознание потерять не успел, как я его снял. Было ещё несколько неуспешных попыток – и не потому, что он не старался. Потом я начал с ним гулять. Сначала пешком, потом заставил бегать – и угадал. Он, как говорят легкоатлеты, «разбегался» – стал получать эндорфины в процессе. Вскоре я уже не мог за ним угнаться, Арти взял серебро в федеральном молодёжном зачете. И всё равно – то, что он там, в этом чёртовом Кобальте словил, так и сидит в нём, как невзорвавшаяся мина. С ним точно надо разговаривать, он плохо переносит перемены.

Мы с Неттой накидали список – с кем непременно надо говорить мне, кого можно сбросить на резковатую, но авторитетную Клюсю. Королеву влюблённых в неё через одного мальчиков и млеющих от её крутизны девочек.

Остальных я скрепя сердце решил предоставить самим себе. Они если и распереживаются, то без последствий. Я надеюсь. Так-то у любого подростка может на ровном месте крыша внезапно отъехать ненадолго. Чисто покататься и назад. Возраст такой. Но к этому я уже привык. Надеюсь, Эдуард тоже. Кстати…

– Нетта, а откуда это белокурое чудо вообще высралось так внезапно?

Вирп давно уже научилась понимать мои формулировки.

– Не так уж внезапно, – материализовала себе очки и гроссбух. Очки ей очень идут, и она этим пользуется. – Двадцать шесть лет, высшее педагогическое, психология и социология детских коллективов, входит в комиссию горобраза, заместитель начальника муниципального управления по образованию.

– Слушай, солнце моё, – озадачился я, – а почему я его до сих пор не видел? Если он зам того жабосвина, который у нас рулит образованием, то я должен был с ним пересечься раз сто. На совещаниях, мероприятиях, проверках… Но я вообще не помню, чтобы у Пергищенки был зам. Секретарша у него есть, и готов поспорить, он её пялит. Она такая, ебабельная. Но заместитель? На кой хер ему заместитель, если у него должность – щёки надувать? С этим он и сам справляется. Остальное давно в кобальте всё…

Современная система вирт-образования, которую некоторые проклинают, а некоторые превозносят, имеет одно неоспоримое преимущество – большую часть чиновников разогнали к чёртовой матери, отчего качество преподавания резко возросло. Когда нет ограничения по численности класса, хоть всю страну на урок собирай, то можно позволить держать для этого лучших лекторов. А домашние задания, проверки успеваемости и прочую лабуду отдали кобольду, у него голова электрическая. У нас в Макаре из живого преподавания осталась только физкультура (я) и рисование (Мила, два часа в неделю, для желающих). Мне вменялось в обязанность реагировать, если кто-то не справлялся с программой или откровенно динамил учёбу, но в остальном Кобольд рулил сам и рулил отлично. По сравнению с тем, как учили меня – праздник каждый день. По крайней мере, никто не ведёт уроки с бодуна, а то и опохмелившись на перемене.

– Не знаю, – признала мою правоту Нетта, – действительно странно, что вы с ним умудрились никак не пересечься.

– Мне про него никто даже не рассказывал, хотя про такую личность непременно должны сплетничать. Забавненько…

Ладно, кто там у нас первый? Артур? Зови.

– Тондоныч? Звали?

Ещё один упёртый. Весь в наскальной живописи и не убирает. Не потому, что меня не уважает, а потому что позиция. Я могу только догадываться, что означают картинки на руках, плечах и груди Артура. Догадки меня не радуют, уж больно мрачный арт он выбрал.

– Заходи, есть разговор…

***

Через пару часов я поговорил со всеми, с кем хотел, и был уже близок к суициду сам. Не знаю, что хуже – откровенные истерики или мрачное окукливание внутри покрытого пассивно-агрессивной инфографикой тела. Подростки теперь реагируют на стресс как хамелеоны – шкуркой. Покрываются сарказмом, отрицанием, гневом и отторжением, выраженными в графической форме. Я-то всю жизнь обходился двумя-тремя выражениями лица…

Теперь ушибки.

– Рита?

– Заходите, Тондоныч. Знаете, какое-то напряжение вокруг вас. Что-то происходит, да?

– Попроисходит и пройдёт. Ты-то как?

– За меня не бойтесь. Что бы с вами ни случилось, мне не станет хуже. Буду так же, шаг за шагом, возвращать себя себе.

– Это очень правильно Рит.

– Я очень хочу вернуться. И я справлюсь. Но лучше бы с вами, чем без вас. У вас руки хорошие. Погладите?