– Повирим? – спрашивает Дима, глядя на него с надеждой.

– Пап, можно?

– Конечно. Я пока остальных обойду.

Миха запрыгнул к Диме на кровать, поджал под себя ноги и жестом создал какую-то невидимую мне проекцию. Парень тихо засмеялся, что для унылых и депрессивных, погруженных в себя ушибков – вообще нонсенс.

Миха молодец. И Дима, в общем, тоже. Они все ничего ребята, просто им не повезло. Многим не повезло.

Мне тоже.

– Рита? Можно?

Осторожно заглядываю, не получив ответа на стук. Но она никогда не отвечает.

– Заходите. Только я смотреть на вас не буду, ладно?

– Как хочешь. Я просто проведать.

– Садитесь тут.

Она лежит, повернувшись лицом к стене, поджав к груди колени. Хлопает ладонью сзади себя.

Осторожно присаживаюсь, она прижимается ко мне спиной. Ей пятнадцать, очень худая брюнетка с остро выпирающими позвонками. Узкое правильное лицо с прямым тонким носом, а её глаз я никогда не видел.

– Ты ела сегодня?

– Да. Тётя Тоня приносила оладушки.

– Вкусные?

– Да. Наверное. Оладушки ведь должны быть вкусными?

– В этом их смысл.

– Тогда вкусные.

– Как твои успехи?

– Не очень. Когда никого нет, я могу повернуться и даже открыть глаза. Но на тётю Тоню посмотреть не смогла, хотя очень старалась. Мне кажется, она расстроилась.

– Ничего, не спеши. Мы же не ждём быстрых успехов, помнишь?

– Помню. Это большой путь, который начинается с первого шага.

– Ты уже сделала по нему немало шагов. В комнате светло, ты не лежишь под одеялом, укрытая с головой, мы разговариваем.

– Спасибо вам.

– Себе скажи спасибо, ты большая умница и не сдаёшься.

– Погладите?

– Конечно.

Я осторожно гладил её ладонью по плечам, спине и волосам, она тихо вздрагивала и прижималась ко мне спиной, как пугливый уличный котенок.

– Спасибо, хватит. Мне не хватает тактильного контакта.

– Понимаю.

– Можете идти, мне стало легче. Я знаю, вас ждут остальные.

– Знаешь?

– Чувствую.

– Справишься с этим?

– Я очень стараюсь.

Я встал и пошел к двери.

– Тондоныч?

Обернулся и увидел чудо – Рита повернула голову. Глаза её были закрыты, а лицо побелело от эмоционального напряжения.

– Вы же меня не бросите?

Почему меня сегодня все об этом спрашивают?

– Ни за что, Рита. У нас впереди ещё большой путь.

Она резко отвернулась к стене и судорожно вцепилась пальцами в одеяло, удерживаясь от желания накинуть его себе на голову.

Смогла. Удержалась. Напряженная спина расслабилась.

– До завтра, – сказал я и ушёл, зная, что ответа не будет.

***

– Привет, Фигля.

– Поздорову, Аспид.

Ей уже за двадцать, и она должна быть в заведении Микульчика, со взрослыми. Туда её и привезли, но она сбежала и как-то оказалась у нас. Скорее всего, пролезла в очередной тайный лаз, до которых всегда была большая охотница. Её пытались забрать, она устроила истерику, Микульчик отстал. Сказал: «Какая, нафиг, разница, один хрен мы не знаем, что с ними делать».

– Как ты, в целом?

– Охти мне. Скудалась доли да ококовела ныне.

– Ты в этом не виновата.

– Вине не повинна, да не виной и пеняюсь.

С тех пор как в Жижецке, как и везде, настало «время кобольда», местный странный говорок быстро забылся. Только Фиглю иной раз пробивает. Она упрямая девица.

– Поговорить не созрела?

– Толмлю до тя бесперечь – зазорно с мертвицей баять.

Фигля уверена, что она умерла. Некоторые очевидные физиологические факты, противоречащие этому утверждению, её не смущают. Упрямая, я ж говорю.

– Меня не напрягает. Может, попробуем?

– Стропотен ты. Неможно.

– Сидеть-то можно?

– Льзя, да всуе. Не отсидишь моё.

– Ничего, я всё же посижу над тобой.

Считая себя мёртвой, Фигля позволяет мне «сидеть над покойницей». Это, в отличие от разговоров, не нарушает её загробного существования. Свет в комнате погашен, так что я зажег маленькую свечку, стоящую на столе.

Девушка легла на спину, скрестила на груди руки. Свеча отбросила тенью на стену её курносый профиль.

– Бедная, бедная Фигля! – сказал я. – Такая молодая, а померла! Какая жалость!

Фигля молча кивнула, значит, всё идет правильно.

– Вот лежит она на смертном ложе, молодица-красавица, глаз не отвести!

На самом деле внешность у девушки обычная. Чуть рыжеватая, немного веснушчатая, с простым круглым лицом. Небольшие серые глаза. Узкие, не знавшие ни помады, ни наноскина губы чуть загнуты уголками вниз.

Фигля приоткрыла левый глаз, глянула – не издеваюсь ли? Но я был серьёзен.

– Как мы такую красу в домовину уложим, а от глаз скроем? Померкнет солнце наше, небо погаснет, незачем будет дальше жить!

Девушка чуть заметно поджала губы и насупила брови. Чует подвох. Она хоть и мертвая, да не дура.

– Как же мы теперь, без звёздочки нашей? Всякий её знал, всякий любил, каждый только о ней и дышал… Пойдем безутешны за гробом, слезами путь поливая, плача и стеная! «Где ты где, голубица сизокрылая! На кого нас покинула! Не целовать нам твои уста сахарные! Не припадать к твоим ногам стройным! Не мацать твои сиськи круглые!..»

– Зорно туганить угланства ради, – обиделась Фигля. – Не чтительно тризне.

Помолчала и добавила грустно.

– Не басенька я, непородна, любови не ведала, сердцем пуста была.

– Так может, и не помирать вот так, насухую? Девка ты молодая, справная, найдёшь ещё себе счастье.

– Не понимаешь, – отбросила свой говор Фигля, – думаешь, я дуркую. Вообразила всякое. Умом двинулась.

Она села на кровати, перестав изображать покойницу.

– Ты мне добра хочешь, Аспид, я знаю. Ты всем добра хочешь, хоть и не от большого ума. Да только я и правда померла. Тому не обязательно, чтобы сердце не билось. Умереть можно и тут.

Она постучала пальцем с обгрызенным ногтем по виску.

– Вот я там и померла. Керста ждёт.

– Подождёт, – сказал я спокойно. – Ей спешить некуда. Расскажи лучше, что случилось с тобой.

Разговорить Фиглю удалось впервые, и я чувствовал себя сапёром на минном поле – не ткнуться случайно не туда, не разрушить момент.

– Говорю же – померла.

– Мертвей видали. Мне бы конкретнее – обстоятельства смерти, орудие убийства, кто, когда, почему, за что…

– Не смогу объяснить. Рада бы – да не умею.

– Ты не объясняй. Просто скажи, как было.

– А нечего говорить. Велела мне азовка приглядеть за… Неважно, за кем. Я следила-следила, да вдруг раз – и померла. Я к азовке бегом, а её нету и шибайка её исчезла, как не было. Вот тут я и поняла – кончилось всё. И не жила, службу служила, и померла – покою нет.

– Грустная история.

– Не грустней твоей, Аспид.

– Не будем бедами мериться, Фигля. Что же мне делать с тобой?

– Ничего не делай. Просто приходи иногда надо мной посидеть. Доброе слово и покойнице приятно.

Она опять улеглась на спину и сложила руки на груди.

– Что-то происходит, Фигля, – сказал я, вставая. – Говно какое-то.

– Нет, Аспид, – ответила она равнодушно. – Всё давно произошло. Но ты приходи, пока есть к кому.

Я поцеловал мертвую девушку – как положено, в лобик, – и вышел.

Остался последний визит на сегодня. Всегда откладываю, потом нервы ни к черту.

***

– Привет, Борис.

– Нахер пошел, тварь!

– Как всегда любезен, значит, всё в порядке.

– Мерзость! Ненавижу!

– Я тоже рад тебя видеть.

Лицо мальчика превращается в маску смерти, наноскины заливают худой торс анимированными сценами зверских убийств и кровавых расчленений меня. Удивительная точность управления. Это, говорят, большое искусство – не просто последовательность готовых картинок воспроизвести, а создать на лету сюжетную анимацию. Талантливый ребёнок.