– Точно?

– Верняк.

– Спасибо!

Что-то я всё меньше себе верю.

Нетта проявилась в полутьме зашторенного кабинета. Цветные глаза светятся золотом и мёдом. Остальное мой мозг решил не раскрашивать. Я залюбовался – вкус на ракурс у неё отменный. Каждый раз – будто портрет кисти старых мастеров.

– А ты изменилась, – отметил я внезапно.

Постепенные изменения не замечаешь, но меня вдруг осенило – это давно уже не та смешная глазастая девица, которая дурачилась и резвилась в игре. Это взрослая женщина с тонкими и строгими, слегка даже трагичными чертами лица.

– Повзрослела, Антон. Как и ты.

– Зачем?

– А зачем тебе сорок?

Хороший вопрос. Кому бы его задать?

– Нетта, душа моя, у меня хреновые предчувствия.

– Антон, друг мой, а у тебя бывает иначе?

– Нет, – признался я. – Давно уже нет. Нетта, почему мне так херово?

– Потому что ты одинок.

– Глупости. У меня есть дочь и сын. У меня есть Клюся. У меня куча проблемных детишек с отменными тараканами в бошках. У меня, надеюсь, ещё где-то есть Марта. У меня есть ты.

– Это всё не то, Антон. Это те, кто опирается на тебя. А на кого обопрёшься ты?

– На тебя?

– Меня нет, друг мой сердечный. Я проекция, игра твоего обманутого мозга. Если ты попробуешь на меня опереться – то просто упадёшь.

Он провела свою руку сквозь мою.

– Помни об этом, Антон. Всегда.

– Да плевать. Весь мир вокруг – игра моего обманутого мозга. И ты лучшая из иллюзий, среди которых я живу.

– Не живи среди иллюзий. Вокруг тебя полно реальных людей, а ты общаешься с последним на свете вирпом.

– Реально последним?

– Кобальт давно отключил персональных помощников. И глядя на тебя, я вижу, что это правильно. Ты просто классический образец вирп-зависимости.

– Так почему же ты не исчезла?

– Не смогла тебя бросить.

– Спасибо.

– Не благодари, это плохая услуга. Ты бы стал нормальным человеком. Иногда думаю, что самоудалиться – это лучшее, что я могу для тебя сделать.

– В жопу нормальность. Только попробуй!

Я всерьёз испугался – мало ли как её растаращит внутренней логикой. Решит, что для меня так лучше – и убьётся с разбегу цифровой башкой о виртуальную стену. И как я жить без неё буду? Единственная сущность, с которой я могу поговорить. Остальным либо на меня насрать (абсолютное большинство людей), либо они от меня зависят (дочь, сын, воспитанники, Марта). Ни с теми, ни с другими нельзя проявлять слабость.

– Нетта, слышишь, не смей! Не бросай меня!

– Не бойся, – грустно вздохнула она, – пока ты сам не захочешь, я не исчезну. Просто не смогу.

– Ну и слава кобольду. Кто мне тогда будет бухгалтерию вести? – перевёл я всё в шутку.

Но Нетта сидела такая реальная и печальная, что у меня аж руки заныли от невозможности её обнять, прижать к себе и поцеловать в макушку. Это бы её утешило, я думаю. Или меня бы утешило, что тоже неплохо. Но жизнь продолжается, и есть ещё те, чьи макушки доступны.

***

– Па-а-ап! – Мишка обрадовался, кинулся ко мне, был обнят, прижат и поцелован. – Ты уже закончил работать?

– Увы, дружок, пока нет.

– Ну-у-у….

– Как-то навалилось всё сегодня. Но день ещё не закончился, у нас есть шанс.

– У тебя всё время наваливается… – надулся Мишка. И он, чёрт побери, прав.

– Хочешь, пойдём вместе?

– К ушибкам?

– Не надо их так называть.

– Они странные.

– Все странные, Мих. Пойдёшь?

– Пойду, пап. Ты же не бросишь меня, как мама?

– Нет, конечно. С чего это ты вдруг?

– Говорят, приходила полиция, тебя арестуют и посадят в тюрьму!

– Кто говорит…

– Ну… Все…

Понятно, очередной фэйк-шторм среди воспитанников. Мишка не хочет никого сдавать.

– Давай с этим разберёмся?

– Давай, пап.

Мы спустились в гостиную. Там сидят несколько ребят, активно что-то обсуждающих. Краткие реплики, зато по коже мечутся, возникают и пропадают картинки. Скин-толк как он есть. Каждая – мем, означающий либо ситуацию, либо эмоцию, либо и то и то. Я знаю лишь самые базовые, остальные меняются слишком быстро. Надо быть постоянно включённым в контекст, иначе рассинхронизируешься с коллективным бессознательным. Это объединяет. Или нет. Чёрт его поймешь. Но я как глухонемой в их разговорах, состоящих из слов меньше, чем на треть.

– Народ! – я щёлкнул пальцами. – Общее внимание, пожалуйста.

Сидящий ближе всех Николай ойкнул и резко вылинял, приняв вид нормального, а не упавшего в печатный станок со стикерами, подростка. Хотя это я к ним пришёл, а не они ко мне, так что по внутреннему неписанному кодексу не обязан. Это общая территория, мы стараемся придерживаться компромиссов.

Ещё трое проявились в гостиной проекциями, остальные повисли на трансляции. Практически все на связи, пропустившим расскажут, хотят они того или нет.

– Небольшое объявление в целях прекращения панических слухов. Я не совершал никаких преступлений, визит полиции связан с расследованием, в котором я выступаю свидетелем. Никто не тащит меня в тюрьму. Это понятно?

– Вы нас не бросите же, да? – это Олюшка.

Девочка толстая, некрасивая, откровенно глуповатая, избыточно развитая для своего возраста – увы, не умом. Но такая искренняя, эмоциональная и позитивная, что, глядя на неё, невольно улыбаешься. Могла бы стать жертвой буллинга, но не у нас. «Мы странные, но клёвые» – все, без исключения. У нас все шипы – наружу. И не спрашивайте, как мне этого удалось добиться. Лестью, шантажом, угрозами, манипуляциями и давлением. И честными разговорами – иногда это действительно помогает.

– Нет, Олюшка, не брошу. Вы обречены на меня до совершеннолетия, терпите.

– Тондоныч! – девочка вскочила, прижалась ко мне пухлыми телесами и облегченно захихикала.

Я машинально погладил её по голове и огляделся – присутствующие тут виртуально или физически воспитанники смотрели на меня с надеждой, но и с опаской. То, что на мое место город поставит какого-нибудь муниципального засранца, – главная страшилка все семь лет моего директорства, начиная с дебюта в качестве «и.о.». Это немного льстит, хотя причина вовсе не в моих выдающихся педагогических качествах (которых нет), а в страхе быть «снова брошенными», обычном для детдомовцев. Кроме того, при прошлой администрации меня несколько раз пытались «свергнуть», упирая на отсутствие педагогического образования и пытаясь обвинить то в финансовых злоупотреблениях, то в нарушениях этического кодекса педагога (публичное, при детях, вышвыривание за дверь чиновника минобра, сопровождаемое недопустимой лексикой). Спасло только заступничество «Кобольд Системс», которая тогда выступала главным спонсором-попечителем заведения.

Каждый раз «на замену» присылали таких удивительных говноедов, что даже меня оторопь брала, не то, что воспитанников. Так что мрачные ожидания понятны.

– И да, тренировка сегодня по расписанию, – добавил я веско.

Это заявление парадоксально развеяло опасения, лица просветлели даже у тех, что являлся на занятия нехотя, ленясь и избегая физической нагрузки. Стабильность важнее комфорта.

– Пойдем, Мих, проверим, как там наши подопечные.

Может, это и не педагогично – таскать ребенка к ушибкам, но они его любят. Насколько могут. А он, хотя и напрягается от их странностей, но лучше меня с ними ладит. Он добрый. Иногда это важнее.

– Здравствуй, Дима. Как ты сегодня?

– Драсть.

Сидит, смотрит мимо. Видит Миху – и расплывается в улыбке.

– Миша! Пришёл!

– Привет! – говорит смущённый Миха.

Ему немного неловко, что взрослый парень – Диме семнадцать – ведёт себя, как его ровесник. Это нарушает чувство детской возрастной иерархии.