«По другую сторону леса от нас жила семья с дочерями, мы все встречались у одного ручья и купались голышом, – говорит он. – Мне было лет 10 или 11. Думаю, паре девочек было лет по 14–15, так что именно тогда это и произошло. Мне были интересны девчонки, и точка. Толстые, худые, высокие, низкие, уродливые, красивые – лишь бы они были готовы сделать это».

Там, в Чаттануге, все чернокожие, казалось, знали друг друга: «Для чернокожих было всего две школы», – вспоминает он. Многие из учителей Джексона раньше учили его мать, ее братьев и сестер. Они знали, что он должен поступить в колледж, и поэтому, когда другие дети учились составлять предложения, ему разрешалось уйти в другой конец комнаты и читать «Беовульфа»[22] и Шекспира.

Джексон не болтался на улице с другими детьми. Когда его друзья начинали строить планы, которые могли закончиться неприятностями, он шел домой. Он знал одно непреложное правило: не позорить свою семью. Если бы он каким-то образом оказался в тюрьме, он был уверен, что родные его бы навещали, но не стали бы делать ничего, чтобы вытащить его.

Днем 1 февраля 1960 года четверо первокурсников Государственного университета Северной Каролины (альма-матер тети Эдны) вошли в универмаг Woolworth’s в Гринсборо, штат Северная Каролина. Они взяли несколько мелочей – зубную пасту, расческу, – а затем сели за буфетную стойку магазина и попросили, чтобы их обслужили. В таких заведениях тоже была сегрегация: белым разрешали садиться за стойку, в то время как чернокожие должны были оплачивать покупки только стоя. За то, что эти четверо сели за стойку, их могли арестовать, применить физическое насилие, возможно даже убить. Они отвоевывали собственное достоинство у расистской системы, которая каждый день пыталась его у них отнять. Один из них, Франклин Маккейн, спустя годы рассказывал: «Почти мгновенно, присев на простой дурацкий табурет, я почувствовал такое облегчение. Я ощутил такую чистоту, и мне показалось, что этим простым действием я обрел частичку мужественности».

Сотрудники отказались их обслуживать и закрыли весь магазин раньше времени, а четверо молодых людей вернулись в кампус, чтобы рассказать сокурсникам о случившемся. С каждым днем к Woolworth’s приходило все больше протестующих: через три дня их были уже сотни. Это движение вдохновило десятки других сегрегированных городов на подобные сидячие забастовки, в том числе Чаттанугу. 19 февраля чернокожие ученики из средней школы Ховарда начали мирно садиться за буфетные стойки в магазинах в центре Чаттануги. Движение росло, пока через пять дней на центральных улицах города не появились тысячи людей, черных и белых. Мэр Чаттануги П. Р. Руди Олджиати приказал очистить улицы, а пожарные направили шланги на толпу: к стыду, это был первый южный город, который вот так расправился с протестующими за гражданские права, но не последний.

Демонстрации продолжались в Чаттануге до августа, когда буфетные стойки были объединены во всех городских закусочных. Три года спустя были объединены все общественные объекты в городе. Движение с сидячими забастовками имело аналогичный успех по всему Югу и стало важной вехой на пути к ликвидации сегрегации на национальном уровне в соответствии с Законом о гражданских правах 1964 года. Кроме того, они непосредственно привели к созданию Студенческого координационного комитета против насилия (SNCC). Он стал центральной национальной организацией студентов колледжей, борющихся за гражданские права.

«Я участвовал, сидел за буфетной стойкой, – говорит он. – А когда появлялась полиция, просто убегал!»

Когда Джексон перешел в седьмой класс, у него было несколько одноклассников, которым было по 17 или 18 лет: по сути, это были взрослые мужчины, но они только что окончили исправительную школу и все еще оставались на уровне младших классов. «Они забирали у нас деньги или заставляли делать за них домашние задания», – говорит Джексон. Но, к его удивлению, они защищали его, если на улице ему кто-то докучал: «Сэм с Лукаут-стрит? Да, я его знаю. Я знаю его маму. Оставь его в покое».

Вот как на это смотрел Джексон: «Моя работа заключалась в том, чтобы ходить в школу и приносить домой хорошие оценки. Я был в списке отличников, я плавал, бегал и делал домашние задания. Я не засиживался допоздна. Меня больше беспокоило, с какой реакцией я столкнусь дома, чем давление сверстников».

Когда Джексон перешел в среднюю школу Риверсайда, он по-прежнему оставался заучкой, но иногда по субботам допоздна гулял, и, когда семья шла на воскресную службу в Объединенную методистскую церковь Уайли Мемориал, было заметно, что у него красные глаза. «Мы пили пиво, как газировку», – говорит он. Мама ясно дала понять, что ему нельзя пропускать церковные службы. Компромисс был найден: он надевал солнечные очки.

Как и многие другие выдающиеся ученики старших классов до и после него, Сэм проводил свое время на внеклассных занятиях. Он участвовал в организации модели ООН. Он играл на трубе, флейте и валторне в марширующем ансамбле; он знал, что у него был отличный стиль игры, когда выступал с оркестром на поле, но еще он знал, что это не самое крутое занятие. Он соревновался в плавании и бегал с барьерами в команде по легкой атлетике. «Я точно не привлекал красоток, – жаловался он. – Популярность ко мне пришла, потому что я был смешным». Но тем не менее он был достаточно популярен, чтобы его выбрали президентом выпускного класса.

Когда Джексон рассказывает о своем детстве в условиях сегрегации, он часто пытается отмахнуться от этой темы, подчеркивая счастливые моменты и преуменьшая то, как она на него повлияла. Но… «Внутри меня кипел гнев, – признает он. – Так случилось из-за того, что я рос в условиях угнетения в сегрегированном обществе. Все детство я видел места "только для белых", а дети, проезжая мимо тебя на автобусе, кричали: "Ниггер!" Тогда я ничего не мог с этим поделать. Я даже не мог высказать кое-что из того, что меня злило, – меня бы убили. Но у меня была собственная мечта. Я был полон решимости выбраться и сделать так, чтобы семья гордилась мной».

Семья Джексона хотела, чтобы он сделал «продуктивную» карьеру: по сути, это означало стать врачом, юристом или, возможно, учителем. В Чаттануге не было чернокожего педиатра, поэтому мама надеялась, что он восполнит этот пробел. Джексон тем временем хотел уехать как можно дальше от Теннесси. Он был кандидатом на поступление в Военно-морскую академию в Аннаполисе, а также подал документы в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, Калифорнийский университет в Беркли и Гавайский университет. «Я прочитал слишком много книг о мире и очень хотел его посмотреть», – говорит он.

Когда мать узнала, что Джексон записался на корабль торгового флота, она приняла решение за него. «Мама решила, что я буду учиться в колледже Морхаус[23] в Атланте, – сказал он, – и я поступил именно туда».

«Самообладание, уравновешенный характер, высокие идеалы и цели считаются главной целью образования». Так говорилось в «Вестнике колледжа Морхаус», пособии, которое выдавали всем студентам, прибывшим в кампус осенью 1966 года. В нем излагались возвышенные идеалы колледжа: «Характер выполняемой работы и растущая эффективность каждого факультета гарантируют самые высокие и долговечные результаты в жизни студентов и тех, среди кого они будут работать».

Морхаус, мужской колледж в Атланте, основанный через два года после Гражданской войны, был одним из самых престижных учебных заведений страны, исторически предназначенных для черных. Заведение тщательно охраняло репутацию своих выпускников, примерно 225 в год, которых называли людьми Морхауса. Его самым известным выпускником был доктор Мартин Лютер Кинг – младший. «Нам говорили, что мы входим в первую десятку черной расы, которая выведет всех из тьмы к свету, – вспоминает Джексон. – В то время примерно 75 % всех [чернокожих] врачей в Америке были мужчинами, выпускниками Морхауса. Люди Морхауса были издателями, редакторами, они были лидерами гонки».