Он обнаружил, что не может пошевелиться.

Он лежал, вздрагивая в темноте, встревоженный огнем, вспыхнувшим в его груди. Казалось, что с его дыханием не было ничего плохого. Он подождал, пока боль утихнет, прежде чем осторожно попробовать снова.

На этот раз он громко ахнул и откинулся на спину, дыша очень быстро. Его грудь была напряжена и сжата, как будто кто-то сидел на ней.

Через минуту или две ему удалось вытащить руку из мешка, и он потряс Ринглинга рядом с собой. Мальчик сразу проснулся.

‘ В чем дело, сахиб?

‘Помоги мне встать, хорошо? Я не могу пошевелиться.’

Мальчик быстро вылез из сумки, включил фонарик и поднял его. ‘Где боль, сахиб?’

‘В моей груди’.

Мальчик молча изучал его в свете факела.

‘ Кажется, я вырвал его, ’ с трудом выговорил Хьюстон. ‘Во время подъема’.

‘ Все дело в высоте, сахиб.

‘Нет, дело не в этом… . Это просто свалилось на меня.’

‘Ты болен уже несколько дней. Это твое сердце, ’ угрюмо сказал мальчик.

‘ Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

‘Это не даст тебе ни спать, ни есть. Все происходит слишком быстро. Она начинает уставать.’

В тот момент, когда он это сказал, Хьюстон понял, что это так. Теперь он мог чувствовать ее, неприятно набухшую и сильно пульсирующую. Казалось, она наполнила его грудь.

‘ Я наблюдал за вами, сахиб, ’ сказал мальчик. ‘Ничего нельзя было поделать. Перед нами перевал, а затем мы спускаемся на одиннадцать тысяч футов. Я подумал, что мы могли бы остаться там, пока ты не поправишься.’

Хьюстон посмотрел на него, приложив руку к сердцу, и облизнул губы.

‘ Это значит, что нам придется подняться еще на тысячу футов, чтобы добраться до перевала, сахиб, но вы можете ехать на муле.

‘Выдержит ли это мое сердце?’

‘Я не знаю. Нам лучше посмотреть, как вы себя чувствуете утром, сахиб. Приготовься к сегодняшнему вечеру. Вот так.’

Он уложил свертки за спиной Хьюстон, и Хьюстон просидела всю ночь. Раз или два он задремал, проснулся и позвал Ринглинга, чтобы тот растер ему спину и руки на пронизывающем холоде, и каким-то образом справился с этим.

В пять часов Ринглинг вскипятил кастрюлю снега для чая и накормил мула, и у них была каша из цампы (ячменной муки) в чае, который он купил в деревне. Хьюстона вырвало, как только он поел, и он лежал, прислонившись спиной к валуну, пока Ринглинг упаковывал палатку. Но он чувствовал себя не так плохо, как ожидал, когда его подняли на ноги.

Мальчик подсадил его на мула, и Хьюстон откинулся назад, опираясь на его руку, учащенно дыша в морозной темноте.

‘ Что же вы тогда думаете, сахиб?

Хьюстон сказал: ‘Я не знаю. Как далеко до этого перевала?’

‘ Около трех часов. Когда мы туда доберемся, должно быть светло. К полудню мы можем опуститься до одиннадцати тысяч футов, сахиб. Как сердце?’

"Не так уж плохо", - сказал Хьюстон. Он чувствовал, как она с трудом уходит из его груди. Он не знал, какое значение будет иметь лишняя тысяча футов, но сидеть на муле не требовало особых усилий.

‘ Значит, ты хочешь попробовать?

‘Хорошо’.

Мальчик легонько похлопал мула. Они отправились в темноте к перевалу.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

ЯT ночью не было снега, и он все еще не начался на рассвете. В половине девятого Ринглинг остановился, чтобы сориентироваться, пока мог. В воздухе была какая-то мягкость, которая ему не понравилась. Он думал, что, когда выпадет снег, его будет много.

Он ни в коем случае не был доволен своим положением. Он знал, что его компас ошибся на несколько пунктов, но он сделал грубую поправку, и ничто из того, что он мог видеть, не совпадало с картой. Они тащились уже три часа, и он подумал, что они, должно быть, поднялись намного выше пятнадцати тысяч футов. По-прежнему не было никаких признаков перевала. Даже в темноте белые, невыразительные холмы мерцали довольно круто с обеих сторон. В свете он мог видеть, что один из них все еще возвышался на тысячи футов над ними.

Ему не нравилось ощущение земли под ногами – он несколько раз поднимался по пояс – и ему не нравился вид Хьюстона. Он повис на шее мула в полубессознательном состоянии, и его лицо посинело. Прежде всего, Ринглингу не понравилась карта.

Он тихо выругался про себя, оглядываясь вокруг.

Он услышал, как Хьюстон крякнул, и снова поднял его на спину мула. Он сказал ему на ухо: ‘Осталось недолго, сахиб’. Хьюстон закрыл глаза, но мальчик видел, что он все еще в сознании.

Он снова выругался. Все будет хорошо, когда они потеряют несколько тысяч футов; но было ясно, что в данный момент он не мог безопасно подняться намного выше. Он не знал, что лучше: идти дальше или вернуться.

Но поскольку они зашли так далеко, он подумал, что им следует попробовать еще час. Затем, если по–прежнему не было никаких признаков прохода - быстро спускайтесь обратно.

Он похлопал мула, и они снова тронулись в путь.

К половине десятого показалась вершина, и они продолжали идти, пока не достигли ее. Было уже больше десяти, когда они вышли из долины, и когда он посмотрел вниз, его сердце упало, как камень. Местность круто поднималась и снова поднималась так же круто: серия хребтов простиралась так далеко, насколько он мог видеть. Он подумал, что там может быть выход по дну долины, но ему не понравился вид пола. Там будут трещины: это может быть даже один огромный снежный овраг.

Он развернул мула, и они сразу же поехали обратно. Они шли быстро, придерживаясь своих собственных следов, и к половине двенадцатого пришли в свой лагерь предыдущей ночи. Ринглинг не останавливался. Он съел горсть сухой цампы и угрожающе ткнул мула локтем, когда тот повернул голову, чтобы посмотреть на него. Но вскоре он смягчился и тоже дал животному пригоршню, потому что оно безропотно несло мертвый вес Хьюстона.

Сам Хьюстон ни в чем не нуждался. Он был без сознания.

Они остановились на день на скальном выступе на высоте двенадцати тысяч футов. Ринглинг думал, что они, должно быть, покинули Тибет, но не знал точно и даже не интересовался. Он был измучен и встревожен, и он поспешил поставить палатку. Хьюстон упал с мула, когда они остановились, и лежал на боку, сзади и спереди уже густо покрытый снегом. В полдень пошел снег, и, несмотря на усилившийся ветер и холод, он продолжался.

Прочная черная палатка из шкуры яка раздувалась, как парус, на ледяном ветру, и ему потребовалось больше десяти минут, чтобы установить ее. Под снегом на выступе был лед, и он вбил металлические колышки тыльной стороной топора, используя сам топор в качестве последнего фиксатора.