"Какая тишь, — подумал он затем, — ни ветерка, ни звука". Но тут ремешки, много раз обвивавшие его тело, притягивая его к дереву, упали к его ногам, из-за ствола выступил человек, коснулся его предплечья рукой, в которой блестел нож, и, прошептав: "Следуй за мной", — скользнул мимо спящих и скрылся в лесу.

Ступая быстро, но осторожно, Лэндлесс пошел следом. Надсмотрщик лежал футах в десяти от него, молодой человек миновал его, затем спящих батраков, пересек полосу лунного света, вступил под сень акации и чуть было не наткнулся на того, кто спал под ней. Годфри попятился, и под его ногой хрустнула ветка. Спавший человек пошевелился, повернулся на бок и открыл глаза. Луна, стоящая уже высоко, сияла так ярко, что довольно светло было даже под густыми кронами деревьев, и при этом свете главный землемер Его Величества и мятежный подневольный работник узнали друг друга. Одну долгую минуту они смотрели друг на друга, затем ни словом, ни жестом не показав, что он понимает, что между ним и лунным светом кто-то стоит, Кэррингтон снова опустил голову, положил ее на руку и закрыл глаза. Лэндлесс двинулся было дальше, шагая легко и неслышно и чуть заметно улыбаясь, когда будто бы спящий главный землемер вытянул руку и положил на землю перед ним какой-то длинный темный предмет. Годфри быстро огляделся, но майор лежал неподвижно, закрыв глаза. Наклонившись, Лэндлесс подобрал предмет, оказавшийся богато инкрустированным мушкетом вкупе с пороховницей и сумкой с пулями. Он еще немного постоял, но главный землемер более не шевелился, дышал тихо, лежа на траве, и Годфри пошел дальше, миновал маленький лагерь и вступил в лес, где обнаружил давешнюю темную фигуру, которая, прислонясь к дереву, поджидала его. Не говоря ни слова, человек двинулся вперед, в густую тень леса, и Лэндлесс так же беззвучно последовал за ним. Теперь они шли под сенью переплетающихся ветвей и плетей дикого винограда, тянущихся с верхушки одного высокого дерева к верхушке другого, образуя волнистый зеленый полог, сквозь который не проникал свет луны и под которым царила тьма. Они подошли к узкому и ленивому ручью, неслышно текущему между огромными деревьями, и, ступив в воду, долго шли по ней; по обе стороны от них было черно, а сверху лился лунный свет.

Все это время темная фигура шла впереди Лэндлесса, человек ничего не говорил и не поворачивал головы, но, когда они вышли на освещенную луною поляну, поросшую диким льном, он наконец повернулся, и Лэндлесс узнал бронзовое лицо великана-саскуэханнока, которому он некогда оказал услугу и с которым затем схватился в такую же лунную ночь.

— Монакатока, я так и думал, что это ты, — тихо промолвил Лэндлесс.

Индеец взял Лэндлесса за руку и приложил ее к своему плечу.

— Я тоже тебе благодарен, и у меня для этого куда больше причин, — ответил Лэндлесс, улыбнувшись. — И буду еще более благодарен, если ты проведешь меня к берегу реки, но не здесь, а в некотором отдалении от того лагеря, из которого мы ушли.

— И что мой брат будет там делать?

— Я поплыву вверх по реке.

— За каноэ с бледнолицыми, от которых мой брат бежит?

— За тем каноэ, за которым гонятся эти каноэ.

— Если мой брат хочет выйти на тропу войны против алгонкинских собак, — тихо сказал индеец, — ему нужна не Паманки, а Паухатан.

— Вчера они проплыли мимо этой деревни по Паманки! — вскричал Лэндлесс.

— Это ложный след. Пусть мой брат пройдет со мной немного дальше, и я ему покажу.

Опять выйдя вперед, он быстро прошел по поляне с диким льном и снова зашел в лес. Пройдя по берегу все того же извилистого ручья, они вышли туда, где он впадал в более широкий и мутный речной рукав, который в свою очередь соединялся с водным простором, блистающим за деревьями, точно расплавленное серебро.

— Это Паманки! — воскликнул Лэндлесс.

Индеец кивнул и повел его к зарослям ивовых кустов и ольхи, темнеющим на самой кромке берега рукава.

— Пока бледнолицые спали, Монакатока не сидел, сложа руки. Смотри! — молвил он и развел кусты.

Среди зарослей на пологом глинистом берегу лежали два больших каноэ, пустые, если не считать обломков весел.

Лэндлесс втянул в себя воздух.

— А как ты узнал, что это те самые?

Индеец нагнулся и показал на темные пятна.

— Это кровь. Среди них были раненые. И еще вот это. — Он вложил что-то в руку Лэндлесса. Тот посмотрел на маленькую вещицу и сунул ее за пазуху. — Ты прав. Это лента, которую носила та дама. Но почему они оставили свои лодки, и где они?

Индеец показал на борт более крупного каноэ.

— Томагавки паманки были остры. Они сражались, как настоящие мужчины. Видишь, оно мокрое внутри — им приходилось очень быстро вычерпывать из него воду тыквой-горлянкой, чтобы оно не пошло ко дну и дошло так далеко. Одно каноэ не вместило бы их всех, и они спрятали их оба здесь. Они знали, что бледнолицые пустятся в погоню за ними по этой реке, и поэтому не захотели оставаться на ее берегах, к тому же паманки — тоже их враги. Они пошли через лес к Паухатану. Мой брат не может увидеть их след, ибо глаза бледнолицых замутнены, но Монакатока видит его.

Лэндлесс повернулся к нему.

— Пойдет ли Монакатока со мной против рикахекриан?

— Монакатока мечтает о деревне на берегу радующей глаз реки, где он родился. Руки белых людей не могут дотянуться до него здесь, в этом лесу, далеко от их вигвамов, воинов и мушкетов; они не могут увести его обратно, чтобы побить. Он более не станет работать на их полях. Он снова настоящий мужчина, воин племени длинного дома, вождь конестога. Пусть его белый брат пойдет с ним, за великие реки, через лес, покуда они не доберутся до Саскуэханны и деревни конестога. Там девушки и молодые люди встретят Монакатоку песнями и танцами, и мой брат тоже будет встречен радушно и станет великим вождем и выйдет на тропу войны против алгонкинов и против бледнолицых вместе с Монакатокой. В Голубых горах его подстерегает Смерть. Пусть же он пойдет с Монакатокой к радующей глаз реке, в охотничьи угодья конестогов.

Лэндлесс покачал головой.

— Я благодарю тебя, друг мой, и желаю тебе удачи, но мой путь ведет меня к Голубым горам. Прощай.

Он протянул руку, но индеец не дотронулся до нее. Вместо этого он наклонился, внимательно изучая землю, затем, сделав Лэндлессу знак следовать за ним быстро и беззвучно пошел по берегу рукава реки. Лэндлесс догнал его и положил ладонь на его предплечье.

— Это мой путь, а твой лежит на тот берег Паманки, на север.

— Если мой брат не пойдет со мной, я пойду с моим братом, — молвил конестога.

Двадцать дней они шли по следу рикахекриан. По временам этот след был так очевиден, что его могли прочесть даже непривычные к таким вещам глаза Лэндлесса; по временам он не видел ничего, кроме нехоженого пути, — никаких признаков того, что с момента сотворения мира здесь вообще бывали люди — но саскуэханнок видел след рикахекриан и шел вперед; по временам они теряли его совсем и находили вновь лишь несколько часов или дней спустя… Сперва след вел их на запад, затем на юг, на берега Паухатана, затем опять на запад. Поначалу им порой приходилось обходить расчищенное от леса поле, на котором стояла хижина поселенца-первопроходца, либо пограничный пост, либо деревню одного из племен конфедерации Паухатан, но теперь это время давно прошло. Мир белых людей остался далеко позади, можно сказать, на другой планете, и более им не угрожал; индейские деревни встречались редко и были населены племенами, языков которых саскуэханнок не знал. По большей части они обходили эти деревни стороной, но иногда в вечерней тиши все же заходили в очередную деревню, где их встречал самый почтенный старейшина, вел их в вигвам для гостей, и стройные смуглые девы приносили им туда маисовые лепешки, орехи и жареную на огне рыбу, а воины и старики, собравшись вокруг них, дивились цвету кожи одного и беседовали с другим с помощью чинных жестов. Иной раз, притаившись в зарослях лиан или за гигантским стволом упавшего дерева, они смотрели, как мимо гуськом беззвучно проходит индейский военный отряд и исчезает в голубой мгле, заполняющей лесные дали. Как-то раз на них, когда они спали, напал отряд из пятерых индейцев. Троих они убили, остальные бежали. Когда на их пути попалась небольшая река, они проплыли немалое расстояние вверх по ней, затем вышли из воды на другом берегу, более или менее уверенные в том, что им удалось замести свои следы. Иногда им приходилось продираться сквозь чащу плетей дикого винограда, густо усеянных ягодами, иногда они многие мили шли под бесконечными колоннадами из сосен, где усыпанная хвоей земля была скользкой, как лед, а голубое небо лишь смутно проглядывало между далекими верхушками. Ветер шелестел в кронах сосен, то подымаясь, то затихая, и более здесь не слышался ни единый звук, ибо в этих огромных мрачных соборах птицы забывали петь, а насекомые предпочитали молчать.