— Надеюсь, что вы хотите жить, — сказала она. — Смерть ужасна.

— Вряд ли, — ответил он. — Смерть подарила бы мне забвение.

Она содрогнулась.

— Но как же этот мир, этот теплый, светлый прекрасный мир! Как можно хотеть покинуть его? Одно дело — умереть от старости в своей постели, но умереть молодым! Погибнуть от бури или в ужасе и напрасной борьбе, как тот человек, который был убит!

Когда она заговорила об убитом, на ум ей пришла еще одна мысль.

— Как вы думаете, — спросила она, — будет лучше, если мы сообщим, что видели убийцу, уже в первом доме, до которого дойдем, или же только тогда, когда доберемся до Верни-Мэнор?

По телу Лэндлесса прошла дрожь.

— Вы расскажете об этом полковнику Верни?

Она широко раскрыла глаза.

— Ну конечно! Что же еще нам делать? Разве его не ищут по всей округе? Мой отец очень хочет, чтобы его изловили. Справедливость и благо колонии требуют, чтобы он был наказан. — Она замолчала и чопорно посмотрела на его мрачное лицо. — Вы ничего не говорите. Этот человек виновен, виновен в ужасном преступлении. Не хотите же вы выгородить его, дать ему сбежать?

— Нет, сударыня, — в отчаянии отвечал Лэндлесс. — Но… но…

— Но что? — спросила она, когда он в замешательстве остановился.

Он справился с собой.

— Ничего, сударыня. Вы, разумеется, правы. Но я не стал бы об этом говорить, пока мы не доберемся до Верни-Мэнор.

— Хорошо.

Лэндлесс пошел дальше, растерянный и приунывший. Противостояние и опасности минувшей ночи, пьянящая сладость рассветной поры, когда он узнал, что женщина, находящаяся рядом с ним, верит и сочувствует ему, заставили его кое о чем забыть. Он предался грезам, а теперь был вырван из мира иллюзий и грубо брошен на грешную землю. Прошлое и мысли о нем, которые только что казались ему такими далекими, безжалостно навалились на него. И о том, что будет завтра! Он не хотел, чтобы Таракан был пойман. Поимка этого убийцы и прежде таила в себе опасность и для него, и для его сподвижников, но теперь, когда мстительный негодяй наверняка припишет свою поимку проискам того, кто при свете молнии увидел его на берегу залива, эта опасность возросла втройне. И она была близка. Он почти не сомневался, что следующую ночь Таракан проведет под стражей, и совсем не сомневался, что этот мерзавец сделает отчаянное усилие, чтобы спасти свою шею от петли, выдав то, что он знал о заговоре, — а благодаря спискам Годвина он знал очень много, — губернатору и Государственному совету.

Патриция заговорила снова.

— Важно, чтобы все увидели, что слабость не поразила ту руку, которой закон хватает и наказывает злодеев. Мой отец, губернатор и полковник Ладлоу считают, что солдаты Кромвеля готовят заговор… Что с вами?

— Ничего, сударыня.

— Вы вдруг остановились и затаили дыхание. Вам что, нехорошо?

— Это пустяки, сударыня. Так о чем вы говорили?

— О, эти кромвелианцы! Пока что не было обнаружено ничего определенного, но в воздухе пахнет грозой, как говорит мой отец, и я знаю, что губернатор и остальные члены Совета сейчас настороже. Но вчера мой отец сказал, что эти несколько сотен человек представляют для колонии большую угрозу, чем все индейцы отсюда до Южного моря.

Несколько минут они шли молча, затем ее прорвало:

— Они ужасны, эти угрюмые, хмурые субъекты! Все они без изъятия бунтовщики и предатели, и они еще смеют призывать проклятия на головы честных людей. Они убили лучшего из нас, самого милостивого из королей, они попрали ногами Церковь, при них кровь тех, кто праведен и благороден, текла как вода, а теперь, когда им приходится расплачиваться за то, что они натворили, они называют себя мучениками. Это они-то мученики? Круглоголовые предатели!

— Сударыня, — перебил ее Лэндлесс со странной улыбкой на устах, — разве вы не знали, что я тоже был и остаюсь тем, кого вы называете круглоголовыми?

— Нет, — отвечала она, — я этого не знала, — и остановилась, недвижная, глядя прямо перед собою на длинную колоннаду деревьев. Он увидел, как она изменилась в лице, и на нем снова застыло прежнее выражение отвращения и неприязни. Сзади к ним подошли слуги, и Регулус спросил, не нужно ли чего молодой мисси. — Нет, ничего, — ответила она и молча зашагала дальше.

Лэндлесс с гневом и мукой в сердце продолжал идти рядом с нею, потому что теперь они шли по глубокой лесной котловине, где узловатые выступающие корни можжевельника и кипарисов затрудняли ходьбу и где требовались сильные руки, чтобы отводить в сторону тяжелые мокрые ворохи лиан. Регулус, идущий сзади, футах в пятидесяти, запел популярную уличную балладу, как всегда, коверкая английские слова так, что их едва можно было узнать. Сладкозвучная мелодия песни приятно оглашала окружающий их лес. С вершины сосны слетела птица кардинал, пронизав сумрак котловины, словно брошенный в пещеру огненный шар. Лэндлесс отодвинул в сторону завесу из блестящих листьев и фиолетовых плодов, которая, вися, преграждала им путь. Патриция обогнала его и, повинуясь порыву, повернулась.

— Вы считаете меня жестокой, — молвила она. — Так считают многие, но я не такова, правда… И среди пуритан тоже есть хорошие люди… Говорят, что в глубине души майор Кэррингтон пуританин, а он хороший человек и истинный дворянин… А вы спасли мне жизнь… Вы, по крайней мере, не такой, как те, о ком я говорила. Вы бы не стали плести заговор против благословенного мира, который царит среди нас. Вы не стали бы настраивать батраков против их господ?

Это был прямой вопрос, и, задавая его, она пристально смотрела на Лэндлесса своими большими честными глазами. Он попытался уйти от ответа, но она настойчиво повторила вопрос, на сей раз уже со смутным сомнением во взгляде.

— Если эти люди, упаси Бог, плетут заговор, вы ничего об этом не знаете? Да, вам причинили великое зло, но вы бы не избрали столь подлый путь, чтобы исправить его?

Лэндлессу было не по себе, но он все же прибег к неизбежной лжи, которая не переставала быть ложью, несмотря на то, что она также оставалась правдой. Он тихо сказал:

— Сударыня, я не сделаю ничего такого, что противоречило бы чести дворянина.

Она была вполне удовлетворена. Он видел, что ему удалось вернуть себе позиции, которые он утратил из-за своего признания несколько минут назад, и проклинал себя и свою судьбу.

Вскоре они вышли из леса на табачное поле, посреди которого возвышалась примитивная хижина. В дверях ее стояла женщина, раздающая миски с кашей полудюжине светловолосых детей.

Полчаса спустя Патриция, поевшая и отдохнувшая, села на козлы повозки, в которую хозяин хижины запряг пару волов, уверив ее, что он очень рад служить дочери полковника Верни, раздала все монеты из своего кошелька удивленным детям и любезно попрощалась с их матерью. Чернушка свернулась в клубок в кузове повозки, а Лэндлесс и Регулус пошли рядом.

Через два часа они уже были в Верни-Мэнор, где не обнаружили никого кроме женщин. Встревоженный разразившимися штормом и грозой, Вудсон отправил человека в Роузмид, и тот воротился с вестью о том, что никакая лодка из Верни-Мэнор к ним не прибывала. Эту дурную новость надсмотрщик сообщил полковнику и сэру Чарльзу, когда в полночь они неожиданно прибыли в усадьбу из Грин-Спринг. После этого все здоровые мужчины покинули плантацию, отправившись на поиски. У причала не осталось ни одной лодки, в конюшне не было лошадей. Хозяин и сэр Чарльз отплыли на "Нэнси", двое надсмотрщиков отбыли верхом. Плантация лежала, затихнув, словно в воскресный день, покуда одна из негритянок не узнала пассажиров запряженной волами повозки, тяжело едущей по дороге. Служанки разразились пронзительными возгласами, затем эти звуки сквозь задернутые шторы проникли туда, где окруженная ароматами эфирных масел и запахом жженых перьев, возлежала мистрис Летиция в обществе Хлои, обмахивающей ее веером, и мастера Фредерика Джонса, тихо бормочущего, утешая ее. Когда Патриция взошла на террасу, по лестнице навстречу ей сбежала Бетти Кэррингтон, пронеслась через вестибюль, и они, нечленораздельно восклицая, обнялись и поцеловались. В гостиной мистрис Летиция впала в истерику — за утро это случилось с нею уже в пятый раз.