— Итак, — сухо проговорил он.

Стоящий перед ним Лэндлесс заговорил с достоинством и сразу же перешел к делу. Годвин, глава заговора, погиб, оставив его, Лэндлесса, в качестве своего преемника. На совещании главных заговорщиков, состоявшемся всего несколько ночей назад, починщик сетей объявил, что он не только полностью доверяет сыну Уорхема Лэндлесса, но и желает, чтобы, если до начала восстания с ним, Годвином, что-то произойдет, то мятеж возглавил бы именно молодой Лэндлесс. Это объявление было встречено не без возражений, однако Годвин пользовался неограниченным влиянием, и после того, как он один за другим привел свои доводы, те, кто сражался в армии Английской республики, согласились с его решением и дали слово уважать его желание. Но три ночи спустя Годвин был убит. С тех пор Лэндлесс видел только тех заговорщиков, которые жили по соседству. Пораженные поворотом, который приняли события, и растерянные, они с готовностью обращались к Годфри, поскольку он имел в их глазах авторитет. Чтобы обрести свободу и выполнить обещание, данное им покойному Годвину, он был готов сделать все, что только было в его силах. И сегодня ночью он пришел в Роузмид, чтобы, если это возможно, выяснить намерения майора Кэррингтона.

Кэррингтон, который до этого момента слушал со степенным вниманием, нахмурился.

— Если мне не изменяет память, я уже говорил вам, любезный, что ради этой затеи я, майор Кэррингтон, и пальцем не пошевелю. Я могу пожелать вам всего наилучшего, но это все.

— Плох тот друг, который, увидев человека, тонущего в болоте, кричит: "В добрый путь!", — и не протягивает руки, чтобы помочь ему выбраться из трясины.

— К этому случаю ваша фигура речи не подходит, — сухо ответствовал Кэррингтон. — Я не кричал: "В добрый путь!", я вообще ничего не говорил, ни хорошего, ни дурного. Я не имею никакого касательства к этому заговору. Среди живых вы единственный, кто знает, что мне известно о его существовании. И я надеюсь, сэр, что вы будете помнить, каким образом вы об этом узнали.

— Потеря памяти мне не грозит.

— Очень хорошо. Ваш приход сюда был как бесполезен, так и опасен. И более мне нечего вам сказать.

— Скажите мне только одно, — терпеливо молвил Лэндлесс. — Что майор Кэррингтон скажет мне в тот день, когда я обращусь к нему как свободный человек, стоящий во главе свободных людей?

— В этот день, — невозмутимо отвечал главный землемер, — Майлс Кэррингтон охотно покорится неизбежному, поскольку он, как известно, был другом Республики и всегда, даже когда это было опасно, выступал против обращения в рабство тех, единственное преступление которых состояло в непринадлежности к государственной церкви или службе под знаменами Кромвеля.

— А если в новой Республике ему предложат то же положение, которое в Англии занимал Кромвель, что тогда?

— Полноте, такого предложения не будет.

— Для достижения наших целей мы должны иметь вес в обществе, должны стать своими в той Виргинии, в которой мы пока чужаки, — с улыбкой сказал Лэндлесс. — Мы это осознаем — как и майор Кэррингтон. Он, вероятно, знает, кто принадлежит и одновременно стоит много выше той партии в колонии, на чью поддержку нам в конечном итоге придется опереться, знает, что только этот человек сможет примирить роялистов и пуритан — и что только ему будет сделано предложение, о коем я сейчас говорю.

Кэррингтон невольно улыбнулся.

— Что ж, в таком случае, если это предложение будет сделано, я его приму. Иными словами, когда тонущий в болоте выберется из него, я помогу ему избавиться от тех пятен, которые появились на его платье от пребывания в трясине. Но из нее он должен выбраться сам. Лично я нахожусь в безопасности на берегу и не дам затащить себя в пучину. Я выразился ясно?

— Куда уж яснее, — сухо ответил Лэндлесс.

Его тон заставил Кэррингтона покраснеть.

— Возможно, вы считаете, что в этой игре я проявляю малодушие, но это не так. Бог свидетель, я иду на смертельный риск даже теперь, когда я еще окончательно не связал свои жизнь и честь с этой отчаянной затеей.

— Не вижу, в чем тут риск, — холодно обронил Лэндлесс.

Кэррингтон хлопнул ладонью по столу.

— Риск состоит в том, что могут восстать рабы.

Они виновато вздрогнули, услышав шум, донесшийся из-за двери. Дверь отворилась, и на пороге гостиной возникло прелестное видение, сиречь мистрис Бетти Кэррингтон, порозовевшая от сна и одетая в темный шелковый халат. Ее маленькие белые ножки были босы, по плечам рассыпались темные волосы, выбившиеся из-под строгого белого ночного чепца. Увидев посетителя, она вздрогнула, скромно убрала босые ноги под подол своего халата и смущенно дотронулась до распущенных волос. Но разглядев, что посетитель всего лишь подневольный батрак, успокоилась и, говоря тихо и серьезно, обратилась к своему отцу.

— Отец, я услыхала голоса и, заглянув в твою комнату, нашла ее пустой, вот я и решила зайти сюда, чтобы посмотреть, почему ты не спишь.

— Мне всего лишь передали послание из Верни-Мэнор, дитя мое, — отвечал ее отец. — Возвращайся в кровать.

— Из Верни-Мэнор? — воскликнула Бетти. — Тогда я смогу уже нынче возвратить им песенник и сборник пьес, которые дал мне сэр Чарльз Кэрью и которые я, прочтя первую страницу, завернула опять и отложила в сторону, положив на них Библию, дабы у меня не возникло искушение притронуться к ним еще раз. Я принесу их, любезный, и ты отнесешь эти книжицы их владельцу с изъявлениями моей благодарности, ибо я не могу найти иных слов, которые были бы одновременно и учтивыми, и правдивыми.

— Остановись, дитя мое, — молвил ее отец, когда она повернулась, чтобы выйти из гостиной. — Пусть те книги, которые ты совершенно правильно отказалась читать, еще полежат под Библией. Этот молодой человек пришел сюда с секретным поручением. Речь идет о… об одном государственном деле, которым занимаемся его хозяин и я. Ни здесь, ни в Верни-Мэнор никто не должен узнать, что он приходил в Роузмид.

— Да, отец, — кротко ответила Бетти. — Я подожду другого случая возвратить эти книги.

— И, — строго продолжил Кэррингтон, — ты будешь помалкивать о том, что нынче этот малый был здесь.

— Да, отец.

— Ты не должна говорить об этом ни с мистрис Патрицией, ни с кем-либо другим.

— Я буду молчать, отец.

— Хорошо, — сказал майор. — Ты не похожа на большинство женщин. Я знаю, что твое слово крепко. А теперь иди в постель, душа моя, и забудь, что ты видела этого посланца.

— Иду, отец, — послушно отозвалась мистрис Бетти. — Скажи, любезный, мистрис Патриция здорова?

— Полагаю, что да, сударыня.

— Она говорила мне, что хочет поплыть в Аккомак вместе с мистрис Летицией и сэром Чарльзом Кэрью, когда последний отправится с визитом к полковнику Скарборо. Тебе известно, плавала ли она туда?

— Кажется, нет, сударыня. По-моему, сэр Чарльз плавал туда один.

— А, стало быть, они поссорились, — молвила Бетти, словно говоря сама с собой, и на лице ее, нежном, как полевой цветок, отразилось удовлетворение. — Я этому рада, ведь он мне не по душе. Спасибо тебе, любезный, за то, что ты ответил на мои праздные вопросы.

Лэндлесс чинно поклонился. Бетти наклонила головку и, поспешно сказав: "Я уже ухожу, отец", — в ответ на нетерпеливый жест майора, исчезла за дверью.

Кэррингтон подождал, когда ее легкие шаги затихнут, затем сказал:

— Наша беседа окончена. Вы удовлетворены?

— По крайней мере, теперь я понимаю вашу позицию.

— Да. — глубокомысленно отвечал Кэррингтон. — Хорошо, что вы поняли ее. Все просто. Я желаю вам всего наилучшего. В глубине души я остаюсь сторонником Республики. Я не питаю любви к Стюартам и буду рад увидеть, как этот прекрасный край освободится от их власти и возвратится к добрым временам Республики. И, коль скоро вам это уже известно, я могу признать, что у меня есть кое-какие честолюбивые помыслы. — Он надменно улыбнулся. — Впрочем, у кого их нет? — Он встал с кресла и принялся мерить комнату шагами, заложив руки за спину и склонив красивую голову; при этом его богатый халат волочился по полу вслед за ним.