Анна-Мари внимательно слушала Лизу, больше не перебивая. Когда дело дошло до содержания письма, она уточнила:

– «Remember»? Я тебя правильно поняла?

– Да-да, на одной стороне листка было только это страшное слово. Но почему? Это же просто значит «помни»? Ты Дюма читала «Двадцать лет спустя»?

– Нет, я мой французский язык с Гюго начинала, а потом на Мопассана перешла.

– Тогда я тебе потом объясню. Только на папу, когда он это письмо получил, больно было смотреть.

– Подожди, папа тебе его потом сам прочитал уже в Тироле. Это было что-то вроде завещания, правильно? Завещание – приказ, с намёком на долг.

– А потом он мне про них всех рассказал. И вот тут-то… Анна-Мари взяла Лизу за руку и очень серьёзно предложила:

– Знаешь что? Ты начни лучше с самого трудного. А дальше мы уже вместе попробуем.

– Моя мама, – медленно горько произнесла Лиза, – вовсе не любила моего папу. Она любила другого. Его звали Андрей Синица. Он написал это проклятое письмо. Он как-то раз в походе в горах спас папе жизнь. Он говорит, что долг платежом красен, и считает, что час настал!

Глава 7

Это была чистая правда. Она его не любила. Саша пришла к ним в школу в девятом классе. Неприметная светленькая девочка в коричневой форме, сидевшая на второй парте в левом ряду, училась неважно. Она не нравилась ребятам. Среди девчонок у неё тоже не было подруг. Она не принадлежала к «Компании». Серая птичка. Так продолжалось весь год – так, верно бы оно, и осталось.

Почему Катька Сарьян позвала Постникову с собой? Тайна, покрытая мраком. Случайно попалась ей на глаза? Каникулы уже начались, и прочий народ на лето утёк? Их было трое девиц на виду: Лида, Соня и Катя. Они-то к «Компании» принадлежали. Они дружили, больше по двое, но в то же время вместе. Слегка соперничали, но только между своими. Все трое были всерьёз влюблены, но, слава богу, в разных ребят.

А дело было так…

– Катька, пойдёшь со мной в поход? – сказал Андрей, – возьмём ещё нескольких парней и двинем. Палатки есть.

Катя, у которой сердце ушло в пятки от радости и страха, не верила своим ушам. Отказаться немыслимо. Она была влюблена в него по уши с седьмого класса. С седьмого класса и ещё семь лет! Все знают, как это бывает. Ну да, в таком возрасте, Вы понимаете?

Ничего подобного. У всех по-разному это бывает! Потом могли многие нравиться сразу, вызывать интерес, волновать, привлекать внимание. Тогда же – он, он один. Так, словно в мире не было больше людей. Всё только из-за него и для него. Кате и так всегда – читать, что дышать. Но стоило Андрею упомянуть книгу, автора, направление в науке, стоило ей уловить его оценку или насмешку, как это становилось важным до слёз, до звона в ушах. Скорее! Найти и прочесть. Поглубже вникнуть. Понять, впитать! Он стал ходить в походы, и значит…

– Пан, а каких ребят? – «ой, он заметит. Я вся горю.»

– Во-первых, Генку и Гришку, ну и еще. А тебя дома отпустят?

«Господи, что же получается, для него главная – я?»

– Я сегодня спрошу у мамы.

Саша Постникова появилась из-за угла с портфелем и почти прошла уже мимо.

«Только бы мы набрали народ. А вдруг мальчишки не захотят, или родители запретят? Если сорвётся, я утоплюсь. А, вот эта новенькая идёт.»

– Саша, – услышала Катя свой чужой и фальшивый голос, – мы собрались в «единичку».6 Хочешь с нами?

– Постникова! – обернулся Андрей. – Дуй сюда. По рукам? Соглашайся!

А потом безжалостно и наивно добавил:

– Нам ещё одна девчонка нужна, а то Катька одна не пойдёт!

Они, занятые друг другом, вовсе не смотрели на Сашу. Через неделю четверо парней и две девчонки с большими «охотничьими» рюкзаками сели в поезд на Ленинградском и отправились навстречу судьбе.

Теперь, если подумать, странно. Как это могло получиться? И куда смотрел Сашин папа? Это ещё вовсе не было так обычно: две девицы, остальные ребята. Катя годом раньше уж была в серьёзном походе. Только Катя и полдюжины огольцов. Они шли мимо глухих деревень, и аборигены высыпали на неё поглазеть:

– Эвона, девка! В штанах!

А ребятишки, так те просто бросали в нее камни.

Да, и так про папу. Потом стало известно, что он работал в милиции. Возглавлял тогдашнюю полицию нравов. После похода девочки подружились. Однажды Саша осталась у Кати. А наутро позвонил товарищ Постников, специалист по букве «Б». Он осведомился, тут ли его дочь ночевала. И, услышав от подошедшего отчима подтверждение, ничтоже сумняшеся, вопросил: «Они там с мальчиками?»

Времена были не нынешние. Фраза прозвучала применительно к десятиклассницам совершенно скандально. И тогда отчим, мужик солидный и противный, совершенно на другой лад, его отбрил. Он это умел, когда надо – профессор математик, привыкший к чтению лекций в больших вузовских аудиториях. Возвысить свой бас, профундо и отхлестать. Милиционер проглотил.

Итак, Катя и Саша сошлись поближе, хотя Катя особой общительностью не отличалась. Она была зажата, застенчива и от этого иногда колюча как ёжик, но вот поди ж ты, у них с Сашей получилось. Однако, остальные ее по-прежнему не замечали. А Постникова? Что она была тогда за человек? В ней была милая женственность и чутьё. Вряд ли она много читала, но, у неё был, несомненно, неплохой вкус, музыкальный слух, тихое прилежание и терпеливая готовность помочь.

Ну, кого она там любила, мало занимало «Компанию». Понемногу к ней привыкали, но она считалась «при Катьке».

Когда бывшие одноклассники после первого курса решили отправиться в горы, как-то так оказалось, что идут опять только две девчонки. Неизменная Катерина и подружка Сашка в придачу.

Глава 8

Катя Сарьян по-прежнему жила на Смоленской. После работы надо было что-то поесть, и она c привычной болью подумала, что вот купить сейчас по дороге в бесчисленных палатках по-быстрому провизию так просто. А готовить для себя одной неохота. И почему бы сыну Петьке к ней не зайти вечерком? Если уж он, прохиндеище, жить вместе с мамой не хочет, то хоть поужинать-то можно? Э, да что говорить.

В подземном переходе было сыро и пахло соседней чебуречной. «Устала до смерти. На душе нехорошо. Что-то сегодня ещё было противное, а что не помню. Одну внематочную, непроходимость труб и невынашиваемость, осложнённую миомотозом, помню. А про себя?» – маялась Катя, распахнув серебристый с чёрным плащик, чтобы достать кошелёк и заплатить за цыплёнка и фрукты. «Так. Вот оно. Этот новый хирург Апраксин».

Приятно было, что он всегда ласково здоровался и помогал ей снять пальто. Спрашивал, хочет ли и «дорогая коллега» кофе и спешил ей налить, не забывая выбрать среди других именно её шоколадную с ободком чашечку с надписью «кафе «Катрин»», привезённую Петькой из Марселя. Но когда сегодня, вежливо постучавшись, в комнату впорхнула операционная сестра смуглянка Нина, с румянцем на щеках, в открытой алой кофточке под распахнутым халатиком… Да, тут все стало на свои места.

«Прекрати, Катерина, – скомандовала она себе, – этой девице максимум двадцать пять. А тебе, моя радость? Вот про Льва Гумилёва потрепаться, про экологию с этнологией, про Лоренца с Лейбницем… Нам с тобой что товарищ Райкин сказал? Если тебя в тёплом месте прислонить к тёплой стенке – о! С тобой ещё очень можно! Ну да, это самое – поговорить. Очень, очень даже можно. Но господин Апраксин Роман Самсонович не прочь бы… Кстати, вот интересное у него отчество: Самсоныч. Стой, я, собственно, пришла», – осадила вороных Катя и медленно начала подниматься на второй этаж по стёртым обшарпанным ступеням.

Окно на её площадке выходило прямо на Садовое кольцо. Нескончаемый поток машин гудел внизу. На лестнице, слава богу, было почти что чисто. Сегодня бомжи не пожаловали на этот широкий, удобный подоконник, и можно было спокойно открывать дверь, не оглядываясь на очередную испитую физиономию с подбитым глазом и мучаясь от страха и жалости. Длиннющий широкий коридор этой старой нелепой квартиры начинался от Катиной комнатки, куда затем переселился недоросль Петька. Потом мимо бывших соседей он вёл в огромную, метров двадцати, кухню и сделав поворот под прямым углом, оканчивался у совсем уж необычной, длинной словно кишка гостиной. Это, однако, было ещё не всё. Гостиная, тёмная и неудобная, окнами выходила во двор. Около окон в левом торце, где посветлее, располагался письменный стол отчима. Бывший полированный, с треснувшим посередине толстым стеклом, разбитым ещё Катиной младшей сестрой, и бесчисленные книжные полки. Правый противоположный конец гостиной оканчивался дверью. Она вела в квадратную, наверно, лучшую комнату. Ее в семье называли «кабинет». В незапамятные времена здесь принимала больных мать отчима, известный всей Москве стоматолог. Катя её не застала. Но в кладовке, где между огромных медных тазов для варенья и пальто с горжетками можно было наткнуться даже на потрёпанный веер из страусовых перьев, она с благоговейным трепетом находила скальпели и пинцеты, кронцанги и зеркальца в эмалированных кюветах. Другая нормальная девочка пришла бы в ужас.