– С удовольствием. Знаешь, Лизок, я на работе как-то упомянул, что ты мои статьи читаешь. Ох, они удивились!

– И как – поверили?

– Ну, пришлось!

– Признайся, твои подумали про меня, что я синий чулок?

– Ты у меня – когда как. То чёрный чулочек, то красный в клеточку. Ты не тушуйся! Я всё помаленьку рассказываю. Что ты собак любишь, например. А также тряпочки с туфельками.

– Ну, пап, разве я должна?

– Ничего ты не должна. Слушай, я совсем не рад был бы… Есть такие мужики, что им обязательно из девочки мальчика сделать надо. Нет уж, увольте!

С улицы раздался негромкий шум велосипедных шин, и снег мягко упал с металлической ограды небольшого сада перед двухэтажным домом в глубине двора.

– Почтальон. Сегодня суббота. Я как раз подумала, что завтра точно из университета ничего не будет. А сейчас… Я пойду – сбегаю.

– Только оденься, ради бога.

– Да тут два шага.

Особнячок, если глянуть на него с улицы, казался небольшим, но это впечатление было обманчиво. Сад уходил внутрь квартала, и дом, обсаженный высокими деревьями, просто утекал вслед за ним. Почтальон в фирменной жёлтой с чёрным куртке на огромном велосипеде лихо остановился перед аккуратной калиткой и быстренько нашпиговал почтовый ящик. «Suddeutsche Zeitung», два больших конверта из светло-коричневой бумаги со штампом университета, три длинных деловых письма с «окнами» и ещё одно небольшое толстенькое с пёстрым кантом по всему периметру.

Девушка выскочила за дверь и побежала к садовой дверце. Ветер, как по команде, стих. Солнце светило уже вовсю. По обеим сторонам дорожки лежал глубокий снег, слегка подтаявший по краям несмотря на державшиеся морозы. В самом деле, без ветра было не холодно. Странно, как здесь в Баварии, в Мюнхене не различишь иногда: то ли зима, то ли лето. В феврале сажают анютины глазки, травка видна. Снега нет, или немного, чуть-чуть. Только не в этом году!

– Ну, вот мои долгожданные. Одно из клиники, другое – от профессора. Действительно, можно ехать. А это тебе. Потом расскажешь, ладно?

– Ох, ты у меня любопытная девица! – улыбаясь, ответил отец. Он повернулся к девушке, отложил книгу и ласково посмотрел на неё. Небольшого роста, крепенькая сероглазая золотистая шатенка Лиза выглядела моложе своих двадцати трёх лет. Круглая её мордашка не отличалась неотразимой красотой. Небольшой слегка вздёрнутый носик украшали несколько веснушек. Густые волосы цвета жареных каштанов заплетены в толстую косу чуть ниже плеч, серые большие глаза смотрят на мир серьёзно и бесхитростно.

Одета она была тоже без причуд. Ни яркой косметики, ни маечки, открывающей все, что можно и нельзя. Да, вот ещё. Она была в юбке! Тёмно-синяя эта юбка из джинсовой ткани плотно и удобно упаковывала студентку Лизу.

– Да, – думал Кирилл, – вот и вырос мой «Золотой горошек». Вырос -без матери! Я, как Саши не стало, жить дальше не хотел. Лежал ночами – не спал, обдумывал. Вопрос стоял просто. Как? И тут. Вспомнил, как эта крохотка пищала: «Папищкааа, поцеюй Лизочек!» Нет, это предательство! Она останется совсем сиротой. Ну, а в кого у неё глаза, не поймешь. Что я, что Саша – на солнце глаза голубые, в непогоду – серые. Какое небо – такие и они. А волосы… Наши – кто помнит, знают. Я был тёмный. Это сейчас бел словно полярная сова. После Сашиной гибели сразу в один День. Но локоны? Ни я, ни она! А девочка – поди ж ты, кудрявая вышла как ангелочек Рафаэля, и цвет…

Почему-то вспомнилось жизнеописание Есенина, Айседора Дункан, вообще не знавшая по-русски. «Золотая голова!» – будто бы внятно произнесла она, в первый раз увидев знаменитого скандалиста. Или это легенда?

Что ж, надо поработать часа два, потом скомандовать насчёт отпуска… Нет, лучше закажу-ка я сам: выберу место, отель и прочее. Побалую себя. Решил же – отдохнём не спеша. Ведь можно и час отдыхать и, именно, не спеша. А можно на месяц нервотрёпку устроить и назвать это отпуском.

– Да, почта! – Кирилл взял нож из слоновой кости с резной ручкой и с удовольствием покрутил его, погладил желтоватое лезвие с зазубринами. Это была память о дедушке, и сколько бы лет ни прошло, сердце сжималось от совершенно свежего чувства утраты. Если и был он благодарен за что-то судьбе, вспоминая своё адово детство, то только за это: дед, незабвенный, лучший из людей! Потом долго – никого и ничего на этом уровне. Ну, а теперь она, Лизочек. Плод его этой вечной, бесконечной, встречной, поперечной любви.

–Так, что ж нам пишут? – Он вскрыл сначала «деловые», одно за другим, любовно и ловко действуя костяным лезвием.

– Слышь, Бетик, англичане зовут на «совет старейшин». Это не скоро. Ты помысли, если на каникулы выпадет, можем вместе съездить. Ни я, ни ты в Лондоне не были до сих пор. Съезд в пригороде. Но мы с тобой город обязательно посмотрим. У нас будет своя культурная программа.

– В Лондон? С удовольствием. Пап, а как с продажами?

– Нормально. Два остальных письма как раз от клиентов.

– А что это они тебе домой пишут?

– Так потому, что это тоже от шефов. Они на фирму «засланцев» посылают и бумаги всякие. А мне такой личный реверанс, например в виде приглашения в «Dallmayr».

– Слушай, это где рыба была вкусная?

– Ну, да. Постой, я тебе оду сочиняю:

Лиза, Элизабет, Бетти и Бетик, Самая рыжая кошка на свете…

-А дальше не получается.

–Да я уже и не рыжая!

–Твоя правда. И это чертовски жаль.

–Я тебе сейчас помогу, – Лиза высунула язык и продекламировала:

Кошка, которая мышек не мучит,

А целый День анатомию учит.

– Нет, брат, это глагольная рифма. Не пойдёт. Лучше я:

Кошка, которая станет врачом,

Ну, и естественно, мышь не причём

– Опять не годится! Мышь, как лабораторный объект как раз…

– Ох, ты мне так совсем шутку засушишь, – защищался отец, глядя на голубую шкурку последнего письма

– Посмотри, как красиво, словно мозаика, – заметила Лиза, увидев, как солнце, струящееся сквозь абажур настольной лампы «Тиффани», сквозь его цветные стёкла, разделённые причудливыми металлическими ободками, расцветило бумагу яркими пятнами тёмнокрасных, фиолетовых, зелёных и жёлтых неправильных овалов.

– И еще жучок!

Действительно, откуда ни возьмись, выползшая в этот мартовский День божья коровка двигалась по письму наискосок снизу вверх. Вот она проползла ещё немного, попытавшись раскрыть свои плотные оранжевые надкрылья, и замерла.

Синенькое это с кантом письмо Кирилл оставил себе напоследок. Так, от кого бы? Адреса отправителя на конверте не было. Почерк незнакомый. Да Бисер в последнее время со своими больше по телефону общался, а если по делу, то электронной почтой или факс посылал. Это, впрочем, со знакомыми. А нет – секретарша отправляла письма прямо на фирму.

Ладно, чего я жду? Всё равно придётся открыть. С неожиданным раздражением подумал Кирилл. Он ещё минуту помедлил, затем, сам себе удивляясь, положил бережно в футляр заветный ножик и вынул из кармана другой – складной швейцарский с белым крестиком на красной блестящей ручке.

Из разрезанного конверта сначала выпал пустой листок, разлинованный словно в средней школе. Божья коровка недовольно расправила оранжевые надкрылья и улетела. Бисер перевернул страничку. На обратной стороне он увидел одно единственное слово. Крупными буквами латинским шрифтом на ней было выведено «REMEMBER».

Кирилл сделал судорожный глоток и вытащил на свет божий всё содержимое конверта.

ПИСЬМО

«Итак, я пишу тебе, старичина Ирбис, а когда ты это читаешь, меня уже нет. Ох и охота мне сейчас взглянуть на твою усатую рожу! Сложное ощущение, браток? С одной стороны, клёво, что я, наконец, провалился в тартарары. Давно пора – заслужил, и сам старался, гнобил себя и других, как мог. С другой же – нехорошо как-то, неспортивно радоваться, если кто-то в ящик сыграл.