– Намеренно не ведать, что творишь?

– Нет. Это типично европейское заблуждение. Если перевести то, что я сказал, на наш язык, получится так: не думать – значит, не думать о деталях, не препарировать каждое движение. Это полезно даже в спокойной обстановке, когда европейцы как ни стараются, все равно думают. О «белой обезьяне», слышал? Думают именно оттого, что стараются. Но в обычной жизни можно думать, можно не думать – большой разницы не будет. А вот в «необычной», когда приходится очень быстро решать проблему, не думать – просто необходимо.

Бут помолчал секунду, словно что-то вспоминал.

– Ведь тебе это знакомо. Ты попадаешь в подобное состояние, когда чем-то увлечен настолько, что забываешь обо всем на свете. Это так говорят «обо всем на свете», а на самом деле, ты прекрасно осознаешь или чувствуешь, что творишь – подлость или благо.

– И что ты чувствуешь, когда калечишь людей? – Жесткость речи и беспристрастность от Бута окончательно пришли к Музыканту. – Извини, я следую правилам игры, хотя по идее не имею права задавать такие вопросы человеку, который меня спас.

– Можешь не извиняться, мы уже обозначили правила. «Калечишь людей». Ты сам можешь назвать их людьми? Или это слишком высокомерно? Ради чистоты мнения попробуй представить, что они не тебя избивали, а кого-то постороннего. Или, напротив, близкого тебе.

Кай нахмурился и от наплыва головной боли нахмурился еще больше.

– Не могу. Если кого-то постороннего или близкого. Тогда они однозначно нелюди. Но я-то не посторонний. Значит, не могу думать отвлеченно…

– И все же попробуй, представь картину со стороны. Представь, что в твоих руках разрешение этой ситуации. Как в детской игре – у тебя есть магическая сила. Что бы ты сделал?

Музыкант попробовал приподняться, но после короткой борьбы с собой снова откинулся на подушки.

– Это сложно. Я не могу брать на себя ответственность. Я не могу решать судьбы. Не могу решать – люди они или нелюди. Это за пределами моих возможностей. Да. И моего права. Вообще, это не к человеку – это вопросы, которыми распоряжается Судьба, Бог.

– Хорошо, – по лицу Буддиста пробежала редкая улыбка, – сейчас давай снизим накал, пожалуй, тебе еще рано говорить о «серьезных вещах». – Бут интонацией загнал «серьезные вещи» в кавычки. – Сначала надо набраться сил. Но я задам тебе несколько вопросов. Ответишь после, когда силы будут. Хорошо?

Музыкант кивнул.

– Что бы ты сделал, если бы граждане Хомов и Саспинсюк избивали или насиловали Ану? Представь, что они ей ломают нос, бьют ее ногами в живот и ниже. Это первый вопрос. Дальше. Почему ты думаешь, что твоя простая жизнь не затрагивает судьбы других людей? Дальше. Почему ты отделяешь себя от Бога и Судьбы?

Музыкант кивнул еще раз, Буддист подхватил его движение.

– На сегодня хватит, Кай. Спасибо, что поднял этот разговор. Мне порой не хватает внутреннего диалога. А теперь спи. Завтра увидимся.

Старый еврей читал Тору. Вода уже захлестнула его щиколотки. Он сидел на крыше своего дома, Музыкант примостился рядом и тревожно заглядывал в бесстрастные глаза старика, перед ними была открыта вторая книга – Исход. Рядом бродил длинноногий Аист, было непонятно, что держит его на воде – не то крыша соседнего дома, уже скрывшегося под водой, не то сверхъестественные силы.

Три часа назад мимо дома старика проплывала лодка, из нее кричали: «Вали сюда, старый козел, утонешь!» Два часа назад – катер, из которого сам Министр по чрезвычайным ситуациям крыл старика отборным матом и призывал не делать глупостей – в переводе на русский печатный. Десять минут назад тот же Министр повторил речь из пролетавшего над домом вертолета. Но старик читал вторую часть Книги и не отвечал на министерские запросы. Так вертолет и скрылся из глаз со словами: «Ну и… с ним!» Среднее слово поглотил шум лопастей и шелест волн.

Аист прошлепал по воде к дому старика и щелчками клюва постарался привлечь к себе внимание. Не получил. Старик бормотал святые слова, а мысленно повторял завет отца, что еврей, читающий Тору, обязательно будет спасен. Музыкант теребил старика за плечо, но внимания получил столько же, сколько Аист и МЧС вместе взятые.

А вода прибывала и уже закрыла худые сапоги и худые колени старика. Музыкант догадывался, что вода холодна, но сам холода не чувствовал и все пытался вывести еврея из транса. Наконец вода дошла до горла, и старик уже не видел книгу, но продолжал бормотать и верить, что спасение придет. Он уже не сидел, а стоял на цыпочках, хотя по всем законам физики, его должно было снести прибывающей водой. Но он продолжал стоять на гребне крыши, протягивая к небу посиневшие губы. Наконец волны сомкнулись над ними и, уже в ледяной воде, губы прошептали: «Господи, почему не пришел, почему не спас…» И в том же миг из зазеркалья нырнула голова Аиста и ответила вопросом: «А кто посылал тебе лодку, катер и главного из МЧС?»

Музыкант плавал под водой, тщетно пробиваясь к старику, с каждой стороны наталкиваясь на невидимую стену.

– Забавно, – сказал Бут. – Забавно. Я слышал этот анекдот. Хотя это, скорее, притча. Ладно, неважно. Здесь другое интересно: ты добавил в нее новые оттенки. Даже не пойму сразу, к чему они? Ты пытался дотянуться до этого слишком верующего, но не мог. Да? Интересно.

– А почему Аист?

– Может, прямая аналогия «крыша – аист»? Или, если копнуть глубже: боги порой принимают облик зверей, а боги – это судьба. Впрочем, толкование снов не по моей части. Почитай на ночь Фрейда, будешь крепко спать. Хотя спишь ты и так неплохо.

Музыкант и Буддист дружили уже несколько дней. Музыкант сидел на толстой циновке, скрестив ноги, и был похож на тощий бочонок с порохом, который подожгли с нескольких сторон – в его слишком стройный торс Буддист загнал десяток длинных иголок, и на конце каждой тлела мокса. Огромные динамики в большой комнате Бута лениво и тихо перебирали пентатонику, она то рассыпалась, то сходилась к ре первой октавы.

– Через пару дней тебя можно будет выпустить на улицу. Повезло. По большому счету, отделался легким испугом.

В ответ Музыкант глубоко вздохнул и охнул – ребра еще болели. Он еще раз, уже, наверное, в десятый, пробежался взглядом по книжным полкам Буддиста, по нему самому – Бут не терял времени и, пока Музыкант дымился, надел черное кимоно, подвесил правую ногу на растяжку, а руками резко, но не сильно стал постукивать по трем боксерским мешкам.

– Бут, а ты действительно буддист?

– Почему буддист?

– Ана тебя так прозвала. Когда мы еще не были знакомы.

– Да, понимаю. Отрешенный вид, четки в руках. Все это кажется «оттуда». Нет, только кажется. Мысли были – прийти к какой-нибудь конфессии или формальной школе. Но остаться с кем-то надолго не получилось. Я не видел смысла в уставах, обязанности выполнять ритуалы. В теории смысл есть – дисциплина духа и разума, но мне это совершенно не подходит. Если я что-то понимаю, ты тоже вряд ли к кому-то пристал, в смысле – примкнул.

– Даже не пытался. Мне, наверное, всегда музыки хватало, это по-своему тоже религия.

Буддист на секунду остановился.

– Тоже религия – да. Все на свете тоже религия, даже спорт. Но спортивная паства обычно кричит «Спартак – чемпион!», а ты через каждое второе слово повторяешь «Господи!», а через каждое третье – «Это дело Бога!».

– Так часто повторяю? Не замечал. Наверное, просто привычка, обороты речи, слова-паразиты, к Богу не имеют отношения. Вообще, не очень понимаю, что такое Бог. Бодрый дедушка на облаке – это картинка не для меня. Есть еще попытки натянуть на слово Бог разные образы. Кто-то говорил, что это сумма всего альтруизма человечества. Кто-то – что внутренний компас, который позволяет нам отличать добро от зла. Короче, есть много попыток понять, но…

Бут отвязал ногу на растяжке, подвесил, подтянул другую.

– …но попытки какие-то неубедительные. А для меня, – Музыкант на глазах становился задумчивым и тревожным, глаза тревожно глядели в никуда, – для меня это всегда был край, за который уже не понять – где добро, где зло? Край, где возникает ощущение, что ты ничего не знаешь, не понимаешь, но есть на свете кто-то, кто все знает и понимает.