– Край сознания? Да, это знакомо.

– Сознания – не совсем верно. Я, скорее, говорю о крае, за которую не может выйти вся наша сущность. И сознание, и чувства, и даже смутные ощущения. Это что-то вроде стены, за которую не пройти, или круга, из которого не выйти, и ты ощущаешь это на всех уровнях – от интуиции до четкого факта. Занятно, что реакция может быть разной: одни понимают, что нам не дано пройти, словно какая-то сила не выдала пропуск. Другие искренне удивляются или бунтуют – почему меня, почему такого хорошего не пускают, что я «им» сделал? Обращал внимание, что люди порой говорят «они» и непонятно кого имеют в виду? Ну ладно, это чаще по бытовым вопросам. «Они вообще офигели, дом скоро развалится, а им хоть бы хрен». «Он», «они» – все это обращение к кому-то, кто имеет над нами власть. В общем, много было попыток понять бога, но не знаю ни одной удачной. Очень много туманных рассуждений, который заканчиваются ничем, разве что такими же туманными образами, картинами, словами. И все на одну тему: есть Бог, но кто это, что это мы не знаем.

Музыкант погрузился в долгую паузу, а Бут перестал терзать боксерские мешки и повернулся к Музыканту – с легкой гримасой, больно было поворачиваться на растяжке.

– Ну ты перегибаешь! Не обязательно туманными.

Боль стала сильнее, ногу схватила судорога, пришлось отвязать.

– Представь себе границу, где заканчивались знания людей. Скажем, на уровне эпохи, пятнадцатого века, например. Человек явно знал и видел, что все до этой границы – от человека, без волшебства, без чуда. А за этой границей начинается область неведомого, колдовского, божественного. Даже если речь шла о грозовых разрядах – в общем, невеликой тайне. Но проходили два-три века, тайное становилось явным, и граница сдвигалась. То что раньше было «свыше», становилось обычным, ну, может обычным для элиты, для носителей знаний. Но уже не божественным.

Бут чуть хмурился и массировал какие-то точки на ноге.

– Вот и вся картина. И никакого тумана в ней. Божественное плавно перетекает в человеческое. И доказательств никаких не требуется.

– Булгаков?

– Да.

Музыкант к этому времени перестал дымиться, последняя палочка моксы погасла.

– Ты прав, есть граница, что перемещается с появлением новых знаний. Но существует и вечная, неподвижная. В точных науках люди кое-что смогли сделать. Но в вопросах «кто мы?», «зачем мы?», «откуда?», «как правильно?», «почему этот звук прекрасен, а этот – так себе?» – в этом мы остались такими же непонимающими, как и сотни лет назад. Здесь одинаково беспомощны суперумный Хокинг и не самый умный дядя Коля из соседнего подъезда. У первого целые тома теорий и формул, у другого фразы типа «ну, еж ты, когда оно, тогда – да!» Хотя я с ними мало знаком, с обоими.

Музыкант все глубже уходил в себя и говорил, казалось, сам с собой, почти не видел Бута. А тот аккуратно вытаскивал из Музыканта иглы и складывал их в коробочку. Потом достал странно пахнущую мазь и начал втирать ее в обработанные точки. Мазь была со странным запахом, хороший парфюмер насчитал бы в нем не один десяток разных нот.

– И здесь никто ничего толком не может сказать. Вернее, все философствующие только и говорят о проявлениях Бога, в той или иной форме. Но толку? Я же вижу одно: здесь мы, а там – Он, если Он есть. Там, где заканчивается понимание, но продолжается вера. Там, где мы не можем ничего доказать, но либо чувствуем, либо не можем чувствовать иначе.

Музыкант грустно посмотрел на Бута.

– Ты упомянул Булгакова. Я бы не сказал, что он много разгадал. Но предложил красивую версию, которая для многих в этой стране стала чуть не святым текстом, заменила библию. Когда-то «Мастер» помог мне что-то понять, но дальше я не пошел. Вернее, пошел, но мой путь почти не связан с умными словами. Видно, мне дано думать звуками. Кстати, ребята в ЦМШ за это придумали мне кличку – Кай. Иногда я говорил им, что из звуков можно сложить любой узор.

– Ребята откуда?

– Из ЦМШ, Центральной музыкальной школы.

– Понятно. Ты складывал из звуков слово «Вечность»?

– Нет. Узор.

– Видишь разницу?

– Слышу! И вижу, иногда.

– Что за Узор?

Буддист недовольно качнул головой – одна из обработанных точек воспалилась.

– Ох, господи, – Музыкант улыбнулся очередному «господи». – Не так просто рассказать, как почувствовать.

– Только не опускайся до «мысль изреченная есть ложь».

– Да, конечно. Это универсальная отмазка. Сейчас попробую.

– Только накинь халат, а лучше оденься полностью. И свитер надень.

– Хорошо. Слышишь? Я от тебя заразился, теперь по каждому поводу говорю «хорошо».

– Не отвлекайся.

– Да.

Музыкант быстро накинул на себя одежду и начал говорить еще со свитером на голове:

– Тебе случалось видеть нечто прекрасное – цветущую вишню или закат, такой, что с ног сшибает? Звезды в горах?

– Конечно.

– А слышать? Тебя пробивала музыка? До мозга костей, до мозга души, если у нее есть мозг.

– Да.

– Или запахи. Запах любимого тела, любимого блюда, напитка. Или завораживающий вкус. Наверное, понятно, о чем я?

– Понятно.

– Хорошо. Так вот. Все это я называю точками Узора. Когда неведомый Узор, находящийся за краем нашего понимания и даже за гранью наших чувств, пробивает пространство, время, черт его знает, что он еще может пробить. И является нашим глазам, душам в виде мгновения, когда мы по-настоящему живем. Мгновенного ощущения прекрасного, небесного, мистического. Как хочешь назови.

– Да, это знакомо. Думаю, всем знакомо, не только нам.

– А теперь представь, что точки Узора соединены в линии. Но разглядеть линии дано немногим. Но если повезет увидеть их, ты буквально увидишь, услышишь, почувствуешь, что линия Узора – это миллионы его точек, связанные воедино. И они способны дать нам не мгновенное откровение, а нечто, заставляющее нас чувствовать в миллион раз сильнее. Это не просто вера, это, скорее, состояние. Но его очень трудно передать словами, и даже звуками сложно передать. И, возможно, не надо.

– Вполне допускаю. Что-то и я чувствовал, что-то от других слышал подобное. И (ты только не принимай близко к сердцу, я еще не до конца понял, о чем ты говоришь) порой люди улетают к звездам в самых разных состояниях. В религиозном трансе, в наркотическом. Словом, я пока не уверен, что твой Узор – то же самое, что другие называют Богом. Надо будет переварить, понять. А понять мы можем только через то, что раньше сами поняли, через свои образы.

Бут тоже стал задумчивым, хотя никакой тревоги в его глазах не было.

– Кстати, ты ведь знаешь, наверное, что восточным медикам понадобились три тысячи лет, чтобы связать особые точки на человеческом теле в единую систему. Может, здесь есть что-то похожее на твои слова. Система эта настолько сложна, что множество врачей пользуются лишь основами знаний, а дальше начинают импровизировать. И здесь сложно отделить разумное от суеверного бреда, любви к случайным числам. Здесь…

– Да, кесарю кесарево, слесарю слесарево, – Музыкант сначала с удивление слушал Бута, а потом решил съязвить. – Но лучше пусть будет такая картина, чем никакой.

– Да. Давай померяемся узорами. И еще докажи мне, что музыка намного выше, мудрее и человечнее, и богоугоднее, чем моя медицина.

– Ладно! – Музыкант уже вышел из задумчивости, в глаза заиграли веселые искорки.

– Ладно! – Бут свои веселые искорки в глазах погасил. – Я потихоньку начинаю понимать, о чем твой Узор. Но только начинаю. Ты лучше скажи, куда твоя теория тебя привела? Или что дала тебе?

– Боюсь, никуда особенно не привела и мало чего дала. Только… только я начал лучше понимать, что отличает, ну скажем, Баха, Иоганна, от типичного хомо сапиенс. И только.

– И что же?

– Хома приходит в буйный восторг, когда ему удается увидеть одну точку Узора. Он помнит встречу с прекрасным много лет. А Бах – для него точка ничто, он скользит по линиям так легко, будто с детства привык их видеть, как мы видим это окно.