Система образования в Академии, как и у пифагорейцев, имела два уровня: низший для всех слушателей и высший – для избранных. Если на первом изучались дисциплины, требовавшие разнообразных учебных пособий и книг, высший предполагал чисто умозрительные лекции, беседы и упражнения в медитации. Они проходили в саду Академии, у святилища Муз, и вполне вероятно, что платоники унаследовали от пифагорейцев и ночные бдения, на которые призывали звуки клепсидры. Звучавшая через определённые промежутки времени музыка должна была казаться платоникам аналогом высшей музыки небесных сфер и настраивала душу на восприятие истинной философии, для чего требовалось приведение души в состояние «мусической одержимости». Философию, напомним вновь, Платон причислял к мусическим искусствам.

За двести лет до Платона его земляк, афинский мудрец и законодатель Солон, в элегии, обращенной к Музам, впервые сказал о предназначении философа, который:

В состоянии «мусической одержимости», удовлетворяя чувство удивления, которое «и теперь и прежде побуждает людей философствовать» (Ar. Met., I, 2, 982b), создавались первые философские произведения. Не трактаты, но философские поэмы, написанные, как и героический эпос, возвышенным гексаметром. Поскольку это главный музыкально-поэтический размер находился под попечением Каллиопы, матери Орфея и Лина. Именно она, «превосходящая всех остальных» (Hesiod. Theog., 79), становится Музой философов.

К ней обращается Эмпедокл в поэме «Очищения»:

Платон называет старшую из Муз Каллиопу и следующую за ней Уранию покровительницами мужей «…посвятивших свою жизнь философии и почитающих то, чем ведают эти Музы. Ведь среди Муз эти две больше всех причастны небу и учениям, божественным и человеческим, поэтому их голос всего прекраснее» (Plat. Phaedr., 259d. Перевод А. Н. Егунова).

Римская мозаика из Баальбека III века от Р. Х. (Бейрут, Национальный музей, вестибюль зала искусства Римско-Византийского периода) изображает Каллиопу в окружении «хора» семи мудрецов (Биант, Килон, Клеобул, Периандр, Питтак, Солон, Фалес), к которым, нарушая каноническое число семь, художник-мозаичист, оставивший нам возле головы Каллиопы своё имя – Амфион, добавил портрет Сократа. Каллиопа выступает как арбитр в состязании (агоне) мудрецов, предлагающих на суд богини свои знаменитые изречения.

Индивидуальное соперничество философов, предлагавших наилучшие, по их мнениям, объяснения первоначал и первопричин, постепенно превратилось в соперничество крупных философских школ, где аргументы искали уже не только в наблюдениях и рассуждениях, но и в ссылках на авторитеты основателей этих школ. По крайней мере в трёх из них возникает и распространяется религиозное почитание личности основателей: Орфея, Пифагора, Платона. Именно эти школы были наиболее тесно связаны с культом Муз, поэтому, естественным образом, Мусеи, в которых приверженцы учений преподавали и устраивали свои состязания и симпосии, стали мемориалами отцов-основателей. Кроме того, поскольку в этих «идеалистических», как говорили марксисты, школах первоначала и первопричины были духовного порядка, религиозное благочестие, включая сюда и внешнюю, обрядовую составляющую религии, было обязательным элементом их деятельности.

Остаётся спорным вопрос, объединялись ли пифагорейцы и платоники в религиозные союзы – фиасы (для орфиков такая форма организации сомнению не подлежит), или же их объединения представляли собой простые товарищества (гетерии). Кроме того, продолжая прослеживать цепь преемств, мы встретимся со школой перипатетиков, где религиозный энтузиазм и мистическое откровение вроде бы полностью уступают место рассудочному подходу к явлениям природы и к историческим процессам. В учении Аристотеля отсутствует такой важный, связующий первые три школы догмат как метемпсихоз. И Мусей в аристотелевском Ликее приобрел качественно новое значение, став, в первую очередь, местом обучения и научных исследований, каковые оттеснили на второй план жертвоприношения и агоны, а молитвенно-созерцательное уединение там не практиковалось вовсе. Но противоречия исчезнут, если мы вспомним, что конечная цель всех многосторонних исследований и экспериментов перипатетиков – Бог, Мировой Ум, Первопричина мира и его Перводвигатель. У орфиков, пифагорейцев и платоников между эмпирическими знаниями и познанием сверхчувственного мира существовал разрыв, преодолеваемый мистическим путём, доступным только узкому кругу посвящённых. В системе обучения, разработанной Аристотелем и его первыми преемниками, таковой разрыв исчезает. Аристотель, проповедуя слитное бытие материи и формы, делал и процесс познания постепенным, многолетним подъёмом от чувственно воспринимаемых предметов (минералы, растения, животные), к неподверженным временным изменениям небесным телам и далее – к чистой форме, к Богу.

В дальнейшем, как хорошо проследили историки философской мысли древности орфики, пифагорейцы, платоники и перипатетики, к которым в III веке до Р. Х. добавится оказавшая мощное воздействие на образ жизни интеллектуальных элит и правящих кругов эллинистических держав и римской Республики школа стоиков, начнут сближаться, преодолевая разногласия. Этот процесс мы проследим на примере Александрии, где зарождается и процветает эклектизм. В историко-философских трудах изложение философии эклектизма начинается с Потамона, философа времени правления Октавиана Августа, и его земляков-современников – Евдора Александрийского, Ария Дидима, Филона. До них лишь прослеживаются отдельные эклектические тенденции у стоиков и в Новой Академии.

Между тем, если понимать эклектизм в широком смысле, как особый тип мировоззрения, заключающийся в сознательном или бессознательном стремлении объединить разнообразные учения, философские и религиозные, а также мифологические и художественные образы, художественные стили, создать из разрозненных частей хотя бы некое подобие органического целого, необходимо идти по временной шкале назад, от времени Августа к первым Птолемеям, когда в Александрии зарождается (и не прерывается до римского завоевания) своего рода эклектическая преемственность, носителями которой становятся александрийские интеллектуалы разных поколений.

Эклектизм становится господствующим в умах этой элиты мировоззрением уже в силу уникального положения Александрии, которая с одной стороны, была проводником экспансии эллинской культуры на Восток, с другой – своеобразным фильтром, просеивающим и тем самым адаптирующим для греков мощное влияние культур завоёванного Востока. Но с середины III века до Р. Х. эклектизм проявляется уже не в попытках найти связи между своей и египетской культурами, а в собирании и переосмыслении собственно эллинского культурного наследия. По большей части это наследие осваивалось в виде множества текстов, оседавших в хранилищах Библиотеки.

В это время прежняя состязательность различных философских систем, отражающая общий «агональный» дух античной культуры, когда обычным явлением было опровержение учениками выводов учителей, окончательно сменяется параллельным существованием стабильных философских школ. В Александрии ни одна из прежде возникших школ при этом не занимает господствующего положения в умах. Утверждения исследователей о том, что таковой для Александрии была философия перипатетиков (опирающиеся на факты бурного развития в III веке до Р. Х. естественнонаучных и технических достижений александрийцев) в настоящее время отвергаются.