Сказанное относится и к такой, находившейся под покровительством Урании сфере, как механика. Механическое конструирование, на первый взгляд кажущееся чуждым мусической деятельности, так как оно, скорее, должно было бы причисляться греками к сфере ремесла (τέχνη), получает в Мусеях весьма значительное распространение, начинаясь, опять-таки, с пифагорейцев. И главная причина этому не оплачиваемые заказы правителей, а особое видение Космоса как совершенного заведённого механизма, издающего космическую музыку, проникающую в уши посвящённых. И желание смоделировать работу этого механизма.
Мастерская Ктесибия в Александрии выполняла специальные заказы двора по конструированию военных машин и различных строительных и оросительных приспособлений. Но, как дотошно подсчитал историк античной техники Герман Дильс, подавляющая часть александрийских автоматов не имела практического смысла и представляла собой «изящные художественные произведения», рассчитанные на театрально-зрелищный эффект[105]. Между тем танцующие марионетки, размахивающий палицей Геракл, работающие кузнецы, открывающиеся и закрывающиеся силой пара двери и тому подобные диковины, о которых мы знаем по трактатам александрийца Герона, свидетельствуют о массовом производстве такой продукции.
В Таренте, где благодаря пифагорейцам, и возникла механика не только как наука, но и как мусическое искусство, мы впервые наблюдаем подобную двойственность. Между 400 и 350 годами до Р. Х. механик Зопир прославился изготовлением гастрофетов (γαστραφέτης), стрело- и камнемётных машин, метавших снаряды на расстояние до 200 метров. Здесь, скорее всего, имел место заказ союзника тарентийцев Дионисия Сиракузского, которому боевые машины нужны были для войны с карфагенянами (Diod. Sic, XIV, 41–43; FrGrH III, 556 (Philist.), fr. 34). Но в эти же самые десятилетия Архит Тарентский, который в заказчиках явно не нуждался, конструирует свои, вызвавшие столь большой интерес как у его современников, так и у антиковедов, игрушки.
На основании сообщения о том, что Архит любил играть с детьми своей челяди (Ael. Var. hist., XII, 15), можно предположить, что эти игрушки и были изготовлены для детей, тем более, что Аристотель даже предлагал давать детям игрушку Архита, чтобы те забавлялись и ничего не ломали в доме (Ar. Polit., VIII, 6, 1, 1340b). Здесь речь идёт о первой игрушке – погремушке или трещотке (Άρχύτου πλαταγή; о ней также см.: Suid. s. v. Άρχύτας)[106], которую потом, по мысли Аристотеля, заменит серьёзное обучение детей музыке (Ibid.).
Второе изобретение Архита вызывало у авторов удивление: он сконструировал деревянного голубя, который мог летать. Авл Геллий (Noct. Att., X, 12, 8) пишет о нём через пятьсот лет и, чувствуя, что его слова вызовут недоверие читателя, ссылается на своего друга философа Фаворина, известного при дворе императора Адриана и в Афинах эрудита и «эксперта» в области достижений эллинов (Favorinus philosophus, memoriam veterum exequentissimus). Деревянная модель (simulacrum columbae a ligno) держалась в воздухе по законам механики, благодаря противовесам (libramentis) и находившегося внутри воздуха. Дальше следует цитата из Фаворина, текст которой, к сожалению, испорчен: «[голубь]… приземлившись, уже не взлетал». И далее: «[голубь]… мог летать до тех пор, пока…».
Можно предположить, что эта игрушка совмещала в себе признаки планера и пневматического механизма. Голубь взлетал, когда из него выходил накачанный в его чрево воздух, затем планировал, садился на землю, но, израсходовав воздушный запас, вторично взлететь уже не мог[107].
Таким образом, в Таренте мы имеем явный прообраз будущих занятий александрийских механиков, как «для души», так и «на заказ». Добавим к нему приписываемые Архиту систематизаторские труды по математике, механике и оптике (Diog. Laert., VIII, 4, 83). Математика же у пифагорейцев, в силу божественного происхождения чисел, пропорций, фигур, ритмов, интервалов, была основой познания всего бытия, как посредством зрения, воспринимающего «числовые коды» Вселенной сквозь материю, так и посредством слуха, открывающего их при исполнении музыки. Поскольку вклад пифагорейцев в музыку, искусство, наименование которого непосредственно порождено ключевым именем Муза, достаточно глубоко изучен, мы позволим себе ограничиться цитатой из сочинения того же Архита Тарентского в передаче неоплатоника Порфирия Тирского: «Думается мне, что знатоки математических наук пришли к верному познанию и нет ничего странного в том, что они правильно судят о свойствах всех отдельных вещей. Ибо раз они верно познали природу Вселенной, то должны были верно усмотреть и свойства отдельных вещей. И о скорости звёзд, и о восходах и закатах передали они нам точные познания, и о геометрии, и о числах, и в не меньшей мере о музыке. Думается, что науки эти – родные сёстры, ибо они занимаются двумя первоначальными родственными видами сущего» (Porph. Comm. Ptol. 56, 2–12 (I. Düring) Перевод А. В. Лебедева[108]).
Музыка была и главным компонентом пифагорейских ритуалов, и обязательной образовательной составляющей для учеников на обеих ступенях пифагорейского образования (акусматиков и математиков). И хорошимсредством укрепления душевного и физического здоровья (позже музыкальную терапию будут практиковать в Александрии врачи школы Герофила). Не все пифагорейцы были практикующими музыкантами, но в большинстве своём, они, по крайней мере, занимались теорией музыки и наставляли музыкантов[109]. Архит Тарентский оставил сочинения «О музыке» и «Гармоника». Его мысли о консонансах (музыкальных созвучиях) многие столетия спустя будут цитировать Порфирий, Никомах Герасский, Птолемаида Киренская, Клавдий Птолемей, Северин Боэций.
Наконец, следует отметить ту практическую сферу, где музыкальная теория объединяется не только с математикой, но и с механикой: опыты пифагорейцев по конструированию и изготовлению музыкальных инструментов. Самым простым из них можно считать детскую погремушку Архита Тарентского, но он оставил ещё и специальное сочинение «О флейтах» (Athen., IV, 184e). Пифагору и Гиппасу Метапонтскому приписывается открытие музыкальных интервалов, на основании которого мастера, изготовлявшие струнные инструменты, стали определять длину струны. Самыми сложными музыкальными инструментами древности стали гидравлосы (водяные оргáны), распространившиеся в эллинистическое время. Оргáн Ктесибия Александрийского появляется около 270 года до Р. Х. Но ему предшествовал инструмент, собранный по заказу Платона для Мусея в афинской Академии. И, может быть, он также имел какой-то прототип, или хотя бы теоретическое обоснование в пифагорейских музыкальных опытах (напомним ещё раз, что Академия создаётся непосредственно после поездки Платона в Италию и его дружеского общения с Архитом Тарентским).
Афиней (IV, 174а-е) сообщает о платоновском инструменте, приводя длинную цитату из сочинения Аристокла «О хорах». Предположительное время жизни этого автора, известного ещё как историка государственного устройства Спарты, – конец II века до Р. X., то есть, период, достаточно близкий к работе мастерской Ктесибия, когда гидравлосы получили массовое распространение. Собственно, цитата и посвящена описанию гидравлоса, но Аристокл подчёркивает, что первый шаг к его изобретению сделал Платон. Он называет платоновское новшество νυκτερινόν ώρολόγιον (буквально – ночной будильник), и ещё ύδραυλικόν όργανον (водяное приспособление). Подчёркивается, что оно представляло собой большую клепсидру, то есть – водяные часы. Когда воздух, вытесняемый водой, проходил через трубки, раздавался «нежный приятный звук». И это второй, после сравнения часов с музыкальным инструментом – оргáном, аргумент в пользу того, что клепсидра имела не только утилитарное назначение: подсказывать ночное время, когда простые смертные обычно спят. Тем более что разговор о ней у Афинея собеседники начинают после того, как из соседнего дома раздаётся голос гидравлоса, «сладостный и приятный», «околдовывающий», завораживающий всех присутствующих «дивной гармонией».
