В Антиохии Мусей, основанный на средства купца Марона во II-м или даже в I веке до Р. Х., был рядовым городским храмом, имевшим сад и библиотеку. Но со времён Антиоха III в городе на Оронте жил и творил свой мусичесий «хор», поэтому, даже исключая общее сакральное пространство, проводить сравнительный анализ вполне закономерно.
Выделив в качестве головной характеристики творчества членов мусических союзов соединение художественного мастерства с энциклопедической начитанностью, рассматриваемое в эпоху классики как недостаток, Г. П. Чистяков говорит об особой функции эллинистического Мусея, которую мы, со своей стороны, будем называть «консервативной». Она связана с поощряемым государством интересом сохранения эллинами, попавшими в чужую культурную среду, своей самобытности. При этом сакральная атмосфера Александрийского Мусея содействовала преодолению наметившегося в обществе критического отношения к мифологии и стала предпосылкой осуществлённой позже неоплатониками реставрации мифологии в качестве языческого «священного писания».
Тройственная преемственность (Академия – Ликей – Александрия) прослеживается в заключительной части монографии Э. Д. Фролова, глобально показывающей весь социальный и культурный перелом, совершившийся в V–IV веках до Р. Х. Предыстория и начальный этап эллинизма, именуемые «поздней классикой» с точки зрения государственного устройства представляли переход от полисного строя к монархиям, через промежуточную ступень – младшую тиранию. Многие выдающиеся достижения античной культуры, по словам автора, теперь базируются не только на индивидуальном творчестве, так называемом «эллинском гении», но опираются на достаточно развитые организационные формы, к числу каковых относятся Мусейоны, прошедшие эволюцию от частных учреждений до государственных. Такую эволюцию и представляли собой три Мусейона – в Академии, в Ликее и в Александрии. Феномен Александрийского Мусейона является результатом «…достаточно плодотворного вмешательства авторитарной власти в дела культуры»[73]. Далее Э. Д. Фролов затрагивает очень дискуссионный вопрос – о соотношении античных Мусейонов и современных музеев. Разница заключается в переключении с творческой деятельности (каковую взяли на себя другие новоевропейские культурно-просветительские учреждения) на хранение ценностей: «Наследники имени, музеи нового времени служат иному назначению – сохранению художественных, литературных или научных коллекций, не исключающему, впрочем, естественно сопряжённых с этим известных научных занятий»[74].
У культурологов, особенно тех, кто испытал влияние ницшеанства и экзистенциализма, переориентация культуры со свободного творчества на сохранение достигнутого, а также творчество с оглядкой на образцы, часто вызывают неприятие, поскольку такая историческая культура противостоит свободному потоку жизни. Это мнение хорошо выразил Ойген Розеншток-Кюсси в философском эссе «Распевы Муз». По его выражению, эпоха эллинизма была нисхождением Муз в музей: «…Музы бежали в музеи, которые устроили для них новые властители… Музы переносятся в Александрию, Пергам и Родос… Над свободной жизнью Муз теперь сооружена крыша. Под этой крышей девять Муз обращаются в знание о том, чего добились Музы, будучи свободными»[75].
На самом деле античные Мусеи были настолько многофункциональны, что ни выделить в них творческую деятельность в качестве основной, ни оторвать её от анализа и охраны культурного наследия просто невозможно. Кроме того, и новоевропейские музеи успели за своё недолгое в масштабах всемирной истории время претерпеть заметную эволюцию. И мы не знаем, какую форму приобретут музеи будущего. Поэтому, история музейного дела должна включать в себя Мусеи античности не просто по этимологическим соображениям (наследование имени), но и потому, что именно сохранение исторической памяти, наряду с преумножением знаний и творческих достижений, определяло для служителей Муз выбор своих богинь. Напомним, что Музы – дочери Мнемосины, богини памяти. Именно этот осознанный выбор определил статус и структуру Александрийского Мусея, храма памяти, знаний и достижений, накапливаемых, хранимых и передаваемых потомкам.
Между тем, не только антиковеды и культурологи, но и исследователи, профессионально занимающиеся историей музейного дела, в своих оценках предпочитают исходить из современного понимания музея, как культурно-просветительского учреждения, занимающегося собиранием, хранением, изучением и экспонированием предметов (природных и искусственных), закреплённого таким важным документом, как устав Международного совета музеев (International Council of Museums), принятым только в 1989 году, но уже в 1995 подвергнувшимся изменениям, каковые, конечно же, будут вноситься и впредь. Прежде, например, коммерческие галереи, церковные реликварии, ботанические сады, зоопарки и аквариумы, планетарии и мемориалы – рассматривались как разновидности музеев[76], тогда как 2-я статья устава ICOM выделила их в самостоятельные учреждения культуры, хотя и связанные с музеями, но имеющие свою специфику[77]. А всего лишь сто пятьдесят лет назад, как уже было отмечено, нерушимым казался союз музеев и публичных библиотек.
В зарубежной музеологии история музеев почти всегда начинается с эпохи Возрождения, но признаются их античные и средневековые прототипы, исследуемые отдельно. Например, Жермен Базен, расширяя временные границы, возводит истоки музея именно к александрийскому прототипу в связи с появлением у греков ощущения времени как движения в одном направлении, к будущему, в отличие от представления о замкнутом циклическом времени, выраженном в мифологии. Это мифологическое представление окончательно разрушило завоевание Эллады Филиппом Македонским. Новая реальность, каковую мы и называем эллинизмом, вызывала в сознании, с одной стороны, тоску по утраченному прошлому, с другой – восхищение грандиозными деяниями Александра и его полководцев, и желание сохранить в памяти недавние события, прежде всего, задокументировав их (Александрийская Библиотека родилась из первоначально небольшого собрания документов, связанных с походами Александра). Но также было необходимо хранить реликвии, трофеи, классические литературные образцы. Из Александрии новое мироощущение приходит в Пергам, оттуда – в Рим[78].
К сожалению, западные музеологи, вслед за антиковедами, вольно или невольно, «занижают» сакральный характер Мусеев. Жермен Базен не говорит о нём вовсе. Э. П. Александер, написавший (в содружестве с дочерью М. Александер) очерк истории музеев в их историческом развитии (motion), уже три десятилетия являющийся учебным пособием для изучающих музейное дело, сначала чётко заявляет, что классический термин Мuseum обозначал храм, посвящённый Музам. Но, несколькими строками ниже, пишет: Александрийский Мусей, обладавший астрономическими приборами и медицинскими инструментами, ботаническим и зоологическим садами, коллекциями слоновых бивней и чучел животных, статуями учёных, был, главным образом, «университетом или философской академией». Впрочем, добавляет Э. П. Александер, и музеи долгое время считались местами учёных занятий в той же степени как хранилищами коллекций[79].
Отечественная музеология, наследуя давно сложившееся в России почитание античной культуры, уделяет Мусеям гораздо больше внимания; во всяком случае, наши учёные, используя сложившиеся формулировки «предмузейное собирательство», или «предмузейные формы коллекционирования», дают более подробные обзоры таким феноменам античной культуры как библиотеки, пинакотеки, дактилиотеки, и конечно – Мусеи. Как и у историков античности, у музеологов нет согласованной формы русской транслитерации этого слова. У нас встречаются все четыре возможных варианта фиксации термина, пишущиеся как с большой, так и с маленькой буквы: Мусей – Музей – Мусейон – Музейон. Здесь нельзя говорить о небрежности, поскольку для написания греческих и латинских слов кириллицей вообще не существует строгих правил и остаётся следовать традициям. В данном, конкретном случае, изучив значительный объём русскоязычной научной литературы с конца XIX века, можно убедиться, что каждый из вариантов «конкурирует» с другими примерно в равных пропорциях. В последние десятилетия отдаётся предпочтение написанию Мусейон, но нам кажется излишним писать по-русски падежное окончание «он», не сохраняющееся на языке оригинала при склонении слова. Мы же не пишем его в слове театр (θέατρον). Разумеется, мы оставляем авторские варианты транслитерации в цитатах и ссылках на соответствующие издания.
