– Чей ребенок Георгий? – удивлялся незнакомец.

– Я сам и есть Ребенок, – пояснял с удовольствием, забавляясь, директор театра.

– Какой же вы ребенок? Вы меня разыгрываете! Вы взрослый человек. По сравнению с вами я ребенок.

Спорящий был абсолютно прав в своих сомнениях. Назвать Георгия ребенком было невозможно. Ему было 45 лет, и двадцать из них он отслужил в театре – сначала актером и вот уже три года совмещал творческую и административную деятельность. Волосы Георгия покинули его большую неровную голову, недожив до тридцати лет. Маленькие зеленые глаза, большой рот с пухлыми губами и нос картошкой придавали его внешности крестьянский колорит и детскую наивность. Двухметровый исполинский рост и крупная телесная фактура делали его образ даже слегка сказочно демоническим.

В театре его недолюбливали из-за жены Полины – молодой двадцатипятилетней красавицы, которая по понятным причинам сразу после замужества сделала стремительный рывок от невидимых ролей «шаги за сценой» на главные и стала в одночасье, как Золушка, ведущей актрисой театра. «Ночная кукушка лучше дневной», – судачили недоброжелатели. Все актеры в театрах всегда скрытые и явные конкуренты, и самая острая болезненная сфера, порождающая конфликты, – это распределение ролей на премьеры. Вольтер на эту тему как-то сгоряча изрек: «Зависть – это яд для сердца», но противоядия в актерской среде до сегодняшнего дня так и не нашли.

Степан сразу после разговора с Евдокимом, не глядя в репертуар театра, написал заявление на внеочередной отпуск без содержания на месяц и тем самым грозил оставить детей, Деда Мороза и Снегурочку без верного Рудольфа. Возникала комичная ситуация, когда сани с подарками для детей придется тащить в упряжке самому Деду Морозу, который, имея болезненную одышку из-за прогрессирующего ожирения, на это категорически не был согласен. Но Степану в данный момент было глубоко наплевать на театр, на разжиревших Деда Мороза и Снегурочку и в конечном счете и на кудымкарских детей – впереди маячила слава московского актера, за которую он готов был принести любые жертвы. Недаром говорят, что карьеристские комплексы не только тюрьма для души, но и колыбель для произрастания зла. Об этом Степан думать сейчас не собирался. Он шел к своей жизненной цели напролом.

Войдя в маленький директорский кабинет, Степан увидел, как, сидя в потертом кожаном кресле, Ребенок, не обращая внимания на него, внимательно читает какую-то важную бумагу. Присмотревшись повнимательнее, Степан узнал в ней, по неаккуратно вырванному тетрадному листу, свое заявление на отпуск.

– Как же так все бросить и уехать в высокий сезон отдыхать, когда детишки ждут Деда Мороза, Снегурочку, Рудольфа, подарков. Украсть у детей счастье! Вот как это называется. Это, не побоюсь сказать, актерское преступление! – не поздоровавшись и не сдерживая своего возмущения, на повышенных тонах произнес директор, презрительно глядя в сторону окна.

– Георгий Николаевич… – начал мягким, спокойным голосом Степан, но его перебил возмущенный крик шефа.

– Сколько можно повторять: не третируйте меня моим отчеством! Называйте меня по-товарищески, Георгий. Во-первых, я действующий актер, во-вторых, я не старик – мы с вами одного поколения, и, в-третьих, – вы плохо воспитаны, если не знаете, что человека нужно называть так, как он вам представился при знакомстве. С чего вдруг я стал через три года Николаевичем? У меня молодая жена и негоже меня старить перед ней. Это не порядочно! Не по-мужски! – на одном дыхании произнес Ребенок.

– Георгий, простите. Я не хотел вас обидеть. У моего Рудольфа нет слов в этом спектакле. Я просто тащу сани с двумя толстяками…

– Что вы мне тычете этими толстяками? Сядьте хоть на день на мое директорское место. Мне зарплату нужно всем вам артистам платить аккуратно и в срок, вне зависимости – толстяк ты или герой-любовник. А где я наберу театральную нагрузку нашим толстякам кроме детских новогодних представлений? Премьера «Три толстяка» осенью с треском провалилась, сам знаешь, какой позор был. А сейчас толстяки так разжирели, что уже в свой осенний реквизит толстяков влезть не могут. Скажи спасибо, что я третьего – самого главного толстяка для компании тебе в сани не усадил. Их бы тогда дюжина оленей с места не сдвинула…

– Пусть главный толстяк Рудольфа играет. Быстро похудеет за праздники, – пошутил Степан, чтобы понизить градус полемики. – В конце концов любого грузчика с рынка можно взять по договору возить сани с толстяками. Любой за бутылку согласится, – уже серьезно предложил наш герой.

– Это что за преступная позиция по отношению к театральному мастерству! Актер должен донести характер своего героя будь то олень, червячок или волшебный камень. В этом загадка настоящего искусства – играть без слов. Со словами любой актёришка сыграет, а без слов – только великий актер.

– Поймите же вы и меня! – прервал демагогию Ребенка Степан. – Мне нужно лететь в Москву. У меня появился шанс исполнить мою мечту – служить в московском театре, – убедительно начал Степан свой заранее подготовленный спич, но снова был беспардонно остановлен визгливым воплем директора:

– Шанс! Шанс! Шанс есть везде, кроме счастья в Иваново, если ты гей. Москва, Москва…У меня в театре ты получишь заслуженного артиста России в сто раз быстрее, чем в любом московском театре. Я тебе, Степан, помогу. Ты молод, талантлив. Я тебя собирался вводить в пять новых пьес в следующем году. Ты знаешь коми-пермяцкий язык, а это значит, все дороги тебе открыты в национальные театры стран финно-угорской языковой группы. Что еще надо артисту? Шанс не бывает единственным в жизни. Это юношеские страхи. Так что забирай свое заявление и за работу. Дед Мороз и Снегурочка верят в тебя. Загадывай желание, и оно непременно сбудется. Никуда твои шансы от тебя не денутся, – завершил Георгий длинную тираду, выдохнув тяжело из себя воздух, и протянул Степану его заявление. Наш герой не шелохнулся и всем своим видом демонстрировал свою решимость.

– Самолет у меня завтра утром. Я не собирался с вами обсуждать свой отъезд в Москву. Это вопрос решенный. Я хотел подписать заявление на отпуск или если вы возражаете, то на увольнение. Я его тоже на всякий случай подготовил, – Степан протянул второе заявление директору.

– С теми людьми, кто не ценит добра, кто проявляет такую вопиющую неблагодарность, как вы, Степан, я прощаюсь навсегда, но вам как молодому человеку я великодушно даю, как вы выразились, шанс, – Георгий молча подписал заявление на отпуск и снова с оттенком актерского эпатажа громко и тяжело вздохнул и посмотрел в окно, как будто он был сейчас на сцене в переполненном зрителями зале и ждал финальных аплодисментов.

Москва встречала Степана декабрьским умеренным бодрящим морозом, снегом, сереющим от грязи на обочинах дорог, и неповторимым запахом праздника – наступающего Нового года. Этот запах помнит любой русский с детства. Но у каждого человека он неповторимо свой – запах апельсинов, мандаринов, глинтвейна, елки, оливье, шампанского, гари от бенгальских огней и сгоревших петард… Иногда все эти запахи невероятным образом смешиваются друг с другом, вылетая на свободу из сумок москвичей, из продуктовых магазинов, ресторанов, из окон домов, превращаясь в неповторимый радостный аромат предпраздничной суеты, сливаясь с гомоном возбужденных торговцев, охваченных радостью и предвкушением долгожданных барышей с наивных горожан, ставших детьми на время ожидания Нового года. Как это ни странно, зимняя предновогодняя суета не утомляет москвичей, а, напротив, вызывает в них невероятную потребность в душевном тепле и надежду на волшебные изменения жизни к лучшему.

«Этот Новый год перевернет мою жизнь. Я в этом уверен», – подумал Степан и сам себе улыбнулся. Ему показалось, что с первой минуты, как он ступил на столичную землю, вера в счастливое будущее в этой пока ещё чужой, но радостной предпраздничной Москве стала согревать его изнутри невидимыми лучами наивной надежды.