Когда сын тоже уселся, Вилл набрал воздуха и спросил:

— Как прошло сражение, парень?

Райф постарался сохранить спокойствие. Он ждал этого вопроса — Вилл Хок как старший кланник должен был принять участие в обсуждении плана засады, — но ему трудно было говорить. Последние два дня он только и делал, что закупоривал память о клане, и не хотел ее открывать. Не сейчас. Не здесь. В глазах Вилла Хока виднелось искреннее беспокойство, сопряженное с растущим нетерпением. Райф не слишком хорошо его знал, но Вилл был взрослый кланник и заслуживал уважения.

— Засада оправдала себя. Все было так, как говорил Мейс.

— Кто-нибудь из наших ранен?

— Бенрон Лайс, Тоади Скок.

Вилл и Брон потрогали свои ладанки со священным камнем, и настало молчание. Через несколько минут Вилл сказал:

— И теперь ты едешь на юг, чтобы рассказать об этом в Скарпе и Орле?

Райф покачал головой. Своим кланникам он лгать не мог.

Вилл ждал объяснений, но Райф молчал, не в силах взглянуть ему в глаза. Брон взял с блюда баранье сердце и стал его жевать.

Краем глаза Райф заметил, как Ангус вышел из задней комнаты. Он с преувеличенной осторожностью нес маленький сверток, и один из ловцов отпустил шутку по этому поводу. Ангус рассмеялся вместе с остальными, и у них завязался какой-то тихий разговор.

— Значит, ты просто путешествуешь со своим дядей, — сказал наконец Вилл.

«Он знает, — подумал Райф. — Вилл знал, что я нарушил клятву».

Вилл встал, стараясь не смотреть на него, и сказал сыну:

— Пошли. Нынче тут собралась не та компания. — На лице Брона отразилось недоумение, однако он послушался отца и встал. Вдвоем они вернулись в свой дальний угол.

Райф не шелохнулся. Он сгорал от стыда. Теперь уж ничего не поправишь, не вернешь Вилла обратно. Он нарушил свою клятву, и никакие слова уже этого не изменят.

Черный Град — старейший из кланов и, как утверждают многие, самый непреклонный. В нем, конечно, тоже встречаются предатели — за три тысячи лет войн, борьбы за власть и междоусобиц находились, конечно, люди, нарушившие клятву, но их имена никогда не произносились вслух. Память о них умирала еще до того, как умирали они. Однажды, когда Райф был поменьше, он спросил Инигара Сутулого, что это за черная яма выдолблена на дальней стороне священного камня — яма величиной с волка, наполненная минеральным маслом, которое за истекшие века застыло, как черные агаты. Инигар провел над ней своими липкими пальцами и сказал: «Здесь мы удаляем из камня сердца предателей».

Стыд сжигал Райфа заживо. Сколько времени пройдет, прежде чем Инигар возьмет зубило, назвав про себя его, Райфа, имя?

Чьи-то тяжелые шаги заскрипели снаружи по снегу, и дверь печного дома распахнулась. Холодный ветер ворвался в комнату, сразу выстудив ее, и внутрь вошли четверо бладдийцев. Суровые, увешанные оружием, они остановились у порога, оглядывая комнату. В печном доме сразу сделалось тесно. Дхуниты, все как один, замерли, опустив руки на полутораладонные рукояти своих длинных мечей. Вилл и Брон в своем углу незаметно подобрались, готовясь к худшему.

Райф чувствовал, что все внимание бладдийцев приковано к нему. Их серые и голубые глаза вглядывались в серебряный обруч у него на голове и серебряный колпачок тавлинки. В этих глазах была ненависть.

Бладдийцы, гладко выбритые, с длинными косами, похожими на просмоленные веревки, резко отличались от всех других кланников. Свои кожи они красили по-иному, и оружие у них было тяжелее. Видя их с близкого расстояния, Райф понял, что недостаточно хорошо узнал их на Дороге Бладдов. Клан Бладд таил в себе большую силу.

— Закрой дверь, Чокко, и пусть твои ребята погреют бока у печки, — сказал Дафф, став между дхунитами и бладдийцами.

Человек по имени Чокко поднял одетый в перчатку кулак.

— Нет, хозяин печи. Этого дела нельзя уладить пивом и теплыми кирпичами. Наш клан ранен, и кровь еще свежа.

— Оставь это снаружи, Чокко. Нет преступления тяжелее, чем нарушение закона печи.

Чокко покачал своей массивной головой:

— Я тебя уважаю, хозяин печи, знай это. И пришел сюда не за тем, чтобы драться с Дхуном. — Он и предводитель дхунов обменялись долгим жестким взглядом. — И все же в эту ночь я буду драться. Я должен. Мое сердце не даст мне покоя, пока я не пролью кровь Черного Града.

Испуганный шепот прошел по комнате. Лица дхунитов потемнели, женщина из Гнаша опустила руку на пояс с тремя кинжалами. Скарпийцы, вассальные союзники Черного Града, ощетинились, как боевые псы. Вилл и Брон Хоки скинули тулупы и с суровым достоинством вышли на середину.

Райф под столом стиснул рукоять отцовского меча. Сердце его колотилось, но в то же время он испытывал чувство, близкое к облегчению. Вот, значит, чем все кончится — боем с бладдийцами.

— У печного закона две стороны, Чокко, — сказал Дафф, стоя на месте и преграждая бладдийцам доступ в комнату. — Если люди греются у моей печи, не нарушая мира, я никому не позволю вывести их вон против их воли.

— Храбро сказано, хозяин печи, — сказал Вилл Хок, подходя к бладдийцам. — Но мы — Черный Град, мы не прячемся и не скрываемся, и если Бладд хочет помериться с нами силой, пусть будет так. — Последние слова были обращены к Чокко, и свет в доме как будто потускнел, обведя их двоих невидимой чертой

Чокко даже не моргнул в ответ — казалось, будто он не дышит. Потом заговорил, обращаясь к Виллу Хоку, но так, чтобы его слышали все:

— Наш вождь прислал собаку в Гнаш — лагерь у Лосиной тропы, — чтобы известить нас о том, что совершил Черный Град. Собака околела в тот самый миг, когда я снял письмо с ее ошейника, потому что бежала без отдыха два дня и одну ночь. В письме говорилось о засаде у Дороги Бладдов и о том, как три дюжины наших женщин и детей были затравлены, как звери, и перебиты на снегу.

По комнате прошел звук, напоминающий шелест листьев на ветру. Дафф закрыл глаза и прикоснулся к векам Пара из Гнаша тихо вознесла молитву Каменным Богам. Женщина из Баннена коснулась черной чугунной подвески с порошком священного камня, тихо выдохнув: «Дети». Даже дхуниты опустили глаза.

— Ты лжешь, Чокко из Бладда, — заявил Вилл Хок. — Мой клан не стал бы убивать женщин и детей.

Бладдиец, стоящий рядом с Чокко, вышел вперед.

— Мы не лжем. И вождь наш не лжет. Бладд говорит правду, как бы горька она ни была.

Чокко сжал руку своего кланника, не дав ему обнажить меч, и сказал:

— Это правда, черноградец. Ты убедишься в этом, когда дело рассудят наши клинки.

Щека Велла дернулась, и глаза блеснули при свете, идущем от печи. Грудь Райфа напряглась, как туго натянутый лук. Вилл повернулся к нему:

— Скажи, что они лгут, Райф Севранс, чтобы я вступил в этот бой, гордясь своим кланом.

Все взоры обратились к Райфу. Бладдийцы, сразу поняв смысл воззвания Вилла, уставились на него с такой злобой, что Райф чувствовал их взоры, как удары. На один жуткий, невыносимый миг в комнате настала полная тишина. То, что знал Райф, обрекало на позор их всех. Бладд и Черный Град все равно будут драться, это ясно, но может ли он послать Вилла и Брона в бой, лишив их чести? Четверо мощных бладдийцев в расцвете сил против трех черноградцев, из которых двое — зеленые новики!

Они все погибнут — он, Вилл и Брон.

Райф сглотнул, собираясь с духом. Выше клана нет ничего. Сам он не значит ничего, душа его уже загублена, но Вилл и Брон не станут драться на основе его лживых слов.

Он встал.

— Мы сделали то, что должны были сделать.

Все ахнули. Бладдийцы обнажили клинки. На лице Вилла Хока Райф видел свою смерть и знал, что ему никогда не простят только что произнесенных слов.

Вилл боролся с правдой лишь одно мгновение, но когда опять повернулся лицом к бладдийцам, это был уже не тот человек.

— Придержите вашу сталь, пока мы не выйдем наружу, — сказал он твердо и в то же время устало. — Незачем громоздить одно зло на другое. Брон, твоя годовая присяга Дхуну еще в силе. Это не твой бой.