В себя прихожу через несколько минут и понимаю, что мужчина меня почти до берега уже донёс. Пытаюсь вырваться, но огромные ручищи держат, словно железные тиски. Мужчина снова пытается успокоить, а у меня в голове возникает мысль о том, что если бы он хотел убить, то ему стоило просто подождать, пока я сама захлебнусь. Но нет, этот человек, в руках которого я словно невесомая пушинка, кутает меня в свою куртку и платок, потом прижимает к себе и несёт на руках к селению.

Не угрожает, не мучит и после пытается помочь. Только не знаю, зачем ему это. Сейчас у меня плохо получается думать. В глазах картинка то и дело чёткость теряет, а на тело накатывает неимоверная слабость. Я замёрзла, устала, а душа на осколки разлетелась — ни собрать, ни склеить. Хочется забыться и уснуть, а проснувшись осознать, что это было всего лишь ночным кошмаром. Матушка и батюшка живы и журят за то, что своеволие допустила в угоду своей гордыни.

Я бы сейчас с радостью порку ивовыми прутьями выдержала и суточную молитву в углу на коленях, на соли. Приняла бы наказание с радостью, лишь бы всё оказалось страшным сном и не более.

Но огромный мужчина куда-то ведёт меня, а потом буквально силой в бесовскую машину запихивает. Я зажмуриваюсь от страха. Время всё идёт, а кошмар не заканчивается.

Украдкой начинаю взгляды на мужчину кидать, чтобы понять, чего мне ожидать от него. Рассматриваю большие руки, сжимающие руль. Они бугрятся мускулами. Я таких рук ни у одного мужчины из нашего селения не видела. А этот, если захочет, двумя пальцами меня пополам переломает и не заметит.

Мы очень долго куда-то едем, в машине уже жарко становится, но я всё никак согреться не могу. Мокрые вещи прилипли к телу, но все неприятные ощущения как-то отстранённо воспринимаются. Перед глазами горящие дома родного селения, лица матушки, батюшки и сестры.

Как я ей завидовала, ведь Настёнку видный парень засватать хотел.

А теперь осталась только я. Одна одинёшенька в этом огромном, непонятном и страшном мире. А ещё мужчина этот. Михаил, кажется. Он новое испытание для меня приготовил. Хочет, чтобы я в бесовскую коробку по доброй воле зашла. Остаётся только господа молить, чтобы сжалился, пощадил и уберёг.

На инстинктах действую, хотя сама недавно смерти у всевышнего просила, чтобы к любимым отправиться. Большой грех это, но я снова смалодушничала. Видимо, не зря боженька меня наказывает. Испорченная я насквозь.

После моего яростного сопротивления Михаил прекращает попытки затянуть меня в лифт, кажется, и мы долго поднимаемся по лестнице. Я еле-еле ноги переставляю. Сил нет совершенно, а ещё и мокрая одежда к земле тянет.

Мужчина приводит меня в свою квартиру и настаивает на том, чтобы я приняла горячую ванну. Но я не хочу ничего. Только побыть в одиночестве, выплакать своё горе, и чтобы никто не трогал. Закрываюсь в ванной и погружаюсь в свою боль. С головой в неё ныряю. Именно она вместо воды окутывает моё тело, разливается по венам кипятком вместо крови, скручивает все внутренности до горячих спазмов. Тяжело дышать, невыносимо осознавать случившееся.

Мне кажется, что время остановилось, и я замерла вместе с ним, застряла в мгновении безысходности. Из болезненного небытия меня выдёргивает Михаил, ворвавшись в ванну диким неуправляемым зверем. Настоящий разъярённый медведь. Он меня пугает своей массивностью. Я ему не доверяю, ведь он приходил с теми людьми и наверняка знал, что они задумали.

А теперь хочет хорошим казаться? Заботу проявляет, чтобы свою вину передо мной загладить? Такое невозможно искупить! Никогда…

Этот медведь пытается уговорить меня раздеться, чтобы не заболела, но я всё воспринимаю, словно через туман, да и плевать мне на болезнь. А вот когда он начинает меня из ванны вытаскивать, пугаюсь не на шутку. Восприятие реальности обостряется, пробуждая инстинкт самосохранения.

Отбиваться пытаюсь, но супротив такого детины мне поставить нечего. Когда он одежду с меня срывать начинает, понимаю, что всё…надругается сейчас, достоинства лишит и ничего ему за это не будет. Да и я отбиться не смогу.

Вижу ведь его потемневший взгляд. Но вопреки логике продолжаю сопротивляться, и в итоге мне удаётся хорошенько стукнуть мужчину по лицу. Он стонет, хватается за глаз, а у меня сердце в пятки уходит. Вот сейчас как ударит, я костей не соберу. Но Михаил, вопреки моим ожиданиям, отпускает меня из захвата, а после подбирает мокрую одежду и уходит. Я тут же хватаю одеяло и закутываюсь в него по самую макушку.

Он видел меня голой! Какой позор…стыдоба и грех. Женщина только перед мужем может в таком виде представать. Но от меня сейчас мало, что зависело. Молюсь и про себя прошу прощения у господа.

А Михаил возвращается с чаем и бутербродами. Извиняется за то, что силу применил, испугал и ставит еду на стол. Есть совершенно не хочется. А даже если бы хотелось, то нельзя. Мужчина должен молитву над трапезой прочесть, иначе грех.

Так и лежу, закутавшись в одеяло и изнывая от внутренней боли. Ощущение, что и слёз уже не осталось. Глаза огнём пекут, а влаги не появляется. Даже не понимаю, когда засыпаю. В один момент меня просто выключают.

Просыпаюсь совершенно разбитая. Слышу, как Михаил чем-то гремит. Наверное, на кухне возится. Долго не решаюсь встать, но в итоге поднимаюсь, укутываюсь в простыню до самого подбородка и тихонько выхожу в коридор.

Мне нужно забрать свои вещи. Негоже девушке в чужом доме да в таком срамном виде. Михаила, и правда, на кухне застаю. Он в переднике стоит возле стола, раскладывая по тарелкам кашу. И впервые я украдкой мужчину чуть лучше рассматриваю. Сейчас он домашний и не такой страшный. Рукава майки закатаны, на ногах мягкие спортивные брюки и тапки в виде больших серых зайцев.

Меня так эта картинка шокирует, что я не сразу улавливаю, когда Михаил на меня внимание обращает. Тут же глаза в пол опускаю и подумываю сбежать, но мужчина за стол усаживает и пытается накормить.

Маша

Я смотрю на кашу и не знаю, как объяснить, что не положено есть, не прочитав молитву. Но, слава богу, Михаил сам находит решение проблемы. Он интересуется, умею ли я писать, и мне только кивнуть остаётся. Раньше мы с родителями так и общались. Я везде с собой листок бумаги с карандашом носила. А когда из дома убежала, то взять их с собой забыла. Не думала, что с кем-то контактировать придётся.

Михаил протягивает мне блокнот, и я пишу своё имя. А потом и о молитве перед едой сообщаю. Женщина может сама пищу благословить, только в том случае, если мужчины рядом нет. А если есть, то только он должен это делать. Таков божий закон.

Михаил совершенно не умеет молиться, но всё же находит нужные слова. И каша оказывается на удивление вкусной, но у меня абсолютно нет аппетита. Через силу заталкиваю в себя несколько ложек, потому что, в противном случае боюсь, что Михаил сам силком меня накормит.

А потом он ещё раз экскурсию по квартире проводит и уходит. Наконец я остаюсь одна.

Брожу по его жилищу, рассматривая обстановку, и не понимаю, как можно так жить. Квартира холодная и неприветливая. Просто четыре стены, мебель и тряпки на окнах. Даже маленького цветочка на подоконнике нет. Тоскливо и неуютно.

Стою у окна, рассматривая улицу внизу. Люди, словно муравьи — снуют туда-сюда, торопятся куда-то, бегут, не поднимая головы, чтобы посмотреть на небо. А оно красивое…сейчас налитое свинцом, грозное, тяжёлое. Небеса сыплют на людей мелкий снежок, меланхолично заметая улицы.

Мама всегда в честь первого снега пироги с грибами пекла. Обхватываю себя руками, ощущая, как всё тело холодом сковывает. Возникает чувство, что я стала героиней волшебной сказки, превратившись в Снежную Королеву. Нам редко читали в детстве и то, только что батюшка одобрит. На полке стояла пара книг со сказками. Снежная королева была одной из самых любимых.