Когда дверь снова распахнулась и до меня донесся голос, я обнаружил, что стою на коленях посреди ковра, на котором когда-то лежали тела моих близких, и смотрю на силуэт фигуры со связанными руками, которую втолкнули в комнату вместе со мной. Свет, проникающий в приоткрытую форточку окна высоко над нами, освещал длинное лицо, уже опухшее от синяков, но взгляд этого человека пронзал той же сталью, что и прежде.

– Здравствуй, Ли, – сказал Атрей Атанатос.

Я с трудом поднялся, сжимая кинжал в дрожащей руке.

Губы Атрея скривились в улыбке. Кровь струйками стекала по его лбу. Его руки были связаны за спиной, и он не мог вытереть лицо.

– Полагаю, это вполне уместно, – сказал он.

Меня трясло. Клацая зубами, я выдавил из себя:

– Что уместно?

– Эта комната. Этот кинжал. Ты.

Он выглядел абсолютно невозмутимо, и казалось, будто он совершенно не удивлен, поэтому, если бы не связанные руки и я, стоявший напротив с кинжалом в руке, я мог бы принять это за урок.

Он считал, что я его убью.

Иксион, Эдмунд и Атрей считали, что, если меня посадить в комнату с человеком, ответственным за гибель моей семьи, и дать мне кинжал, я сам совершу казнь.

Кровь на моих руках как отказ от одного режима и крещение на верность другому.

А если я не хотел этого крещения?

У меня уже был шанс убить Атреуса. Я отказался. Я могу отказаться снова. Даже если призраки в этой комнате шептали, что хотят этого.

Дрожащей рукой я положил кинжал на карточный стол.

Атрей выглядит так, будто это развеселило его больше всего.

– Ли, – сказал он, – мое время вышло. Пощадишь ты меня или нет, я уже мертвец. У тебя же есть шанс выйти из этой комнаты с развязанными руками.

– Они могли бы судить тебя.

Атрей тихо усмехнулся:

– Суд с единственно возможным приговором. Поэтому я предпочел бы именно это падениям с высоты и резким ударам о землю или другим фантастическим вариантам, которые твой кузен мог бы продемонстрировать на арене.

Я не мог скрыть удивления:

– Ты хочешь, чтобы я это сделал?

Атрей медленно опустил голову:

– Думаю, настало время тебе отомстить за свою семью. Но прежде чем ты это сделаешь, я хотел бы обсудить, что ты будешь делать после.

Я развязал Атрею руки. Мы уселись друг напротив друга за единственным столом, отцовский кинжал лежал между нами, под ногами – ковер, запятнанный кровью моих близких. Тени удлинялись по мере того, как день клонился к концу. Едва слышный голос Атрея бесплотной тенью парит в воздухе, словно еще один призрак из моего прошлого.

Но другие призраки затихли. И лишь наши голоса нарушали тишину.

– Ты сказал, что у меня извращенное понятие о справедливости, – заметил Атрей с хладнокровием учителя, проводящего опрос учеников, словно и не повторял то, что я кричал ему в лицо, когда Пэллор прижимал его к земле, готовясь выстрелить. – Очень хорошо. Как бы ты его изменил?

Этот разговор, предложенный Энни, произошел у нас с Атреем несколько месяцев назад. Тогда я был так зол на него, что не стал бы даже задумываться об этом. Теперь гнев прошел. Я обнаружил, что хочу, чтобы Атрей, наставник и учитель, проверил мои доводы, как он всегда делал.

– Все начинается с того, что все мы одинаково достойны.

Как только я это произношу, я чувствую, что останавливаюсь. Именно так я думал, когда начинал писать статьи в поддержку демократических реформ в предверии Бункерных бунтов, но теперь все иначе. Возможно, все начинается с демократических реформ, но на этом не заканчивается. Теперь я видел, что происходит дальше.

Я видел захваченное Народное собрание.

На мое молчание Атрей мягко сказал:

– Любое решение несовершенно.

С отчаянием я спросил:

– Тогда в чем вообще смысл…

– …попыток? Я бы сказал, смысл именно в попытке. Выйдя из этой комнаты, ты будешь окружен людьми, которые ни на йоту не заботятся о том, чтобы творить в этом мире добро. Когда-то и я был окружен такими людьми. Можешь мне поверить, ты почувствуешь разницу.

В начале своей карьеры Атрей был советником Арктура Аврелианца, триарха, чей режим был настолько продажен и развращен, что Атрей в конце концов поднял восстание против него. Спустя столько лет воспоминания об этом все еще вызывают ярость у Атрея, звучащую в его голосе:

– Эти простые слова, эти глупые идеалы. Те, у кого их нет, недооценивают их. Они не могут представить, что твой крошечный огонек цели способен превратиться в бушующее пламя, способное сжечь целый мир. Они не могут представить, что эти слова, легкие, словно перышко, дают вам силы выдержать самую жестокую боль. Они не могут представить, что идеи могут быть мощнее драконьего огня.

– Но ты, Ли, знаешь этот секрет.

– Ты будешь держать в руке зажженную свечу. Пламя развевается на ветру. Тебе придется защищать его. На какое-то время, возможно, тебе придется спрятать его. А потом решить, как его использовать. Возможно, ты решишь устроить пожар и строить светлое будущее на пепелище? Возможно, зажжешь фонарь и полезешь вверх, надеясь, что твоего света будет достаточно для тех, кто внизу? Или решишь осветить путь для кого-то другого?

Я подумал о «Революционном манифесте» Атрея, о его первом наброске, написанном, когда он был не намного старше меня.

– Ты решил устроить пожар.

Атрей медленно кивнул.

– Власть всегда была моим соблазном и моей слабостью. Как и для тебя.

Я мог бы попытаться отрицать это, но в этой комнате, где свидетелями были лишь призраки, я не осмелился. Мне становится легче оттого, что я могу сказать:

– Теперь у меня нет надежды на власть. Даже если они отпустят меня после того, как я тебя убью. Я буду скован Реставрацией, в лучшем случае стану марионеткой в их руках. В худшем – погибну по приказу Иксиона, чтобы отомстить за Джулию.

Атрей произнес:

– Думаю, ты столкнешься с величайшим искушением властью, которое когда-либо знал.

Я ощутил холод, который не был похож на зимнюю стужу.

Услышав стук в дверь, я вскочил.

Я почти забыл, что последует дальше.

– Думаю, это сигнал тебе, – сказал Атреус, и на этот раз я разглядел его улыбку в угасающем вечернем свете. От нее веет особенной иронией, которая всегда отличала его. – Если не возражаешь, я хотел бы послушать вечерних чаек. Всегда считал, что город прекраснее всего в сумерках.

Я раздвинул шторы и распахнул затянутое паутиной окно. Комнату, которая когда-то была гостиной моей семьи, заполнил гомон морских птиц.

Затем я взял отцовский кинжал и приблизился к Первому Защитнику.

– Ли?

Имя, которым он помазал меня в Крепости, после того, как я убил свою сестру и отрекся от имени, данного мне семьей. Подтверждая мою клятву Стражника служить Революции, потому что я верил, возможно, наивно, искренне, в идеал будущего, которое обещал этот человек.

– Да?

– Ты был моей самой большой ошибкой.

Все поплыло у меня перед глазами. Я крепче стиснул кинжал. Я хватаюсь за нож. А затем резко взмахнул им.

Когда постучали снова, я распахнул дверь, ручка прилипла к моей ладони, окрасившись красным. Атреус не шевелясь поник у меня за спиной.

– Отлично, – сказал мой сводный брат, переводя взгляд с моего влажного лица на запятнанные кровью руки. – Вижу, ты готов присутствовать на первом Тайном совете Иксиона.

ЭННИ

КАЛЛИПОЛИС

День освобождения Норчии клонился к закату, и в сумерках мы с Аэлой отправляемся в обратный полет. Не успев добраться до побережья Каллиполиса, мы увидели флотилию, заходившую в гавань форта Арон, на флагах виднелось изображение желтого кита – символа Бассилеи. Пушки не стреляли, форт не оборонялся. Здесь были рады их прибытию.

Я пнула Аэлу в бок, и мы умчались вверх, в завесу слоистых облаков, подальше от посторонних глаз.