– Это не так, – ответила она.

Когда она рассказала об этом Лайле, сестра сказала ей, чтобы она не обращала внимания на Рори. Ему было горько, потому что он был маминым любимчиком, а теперь ее не стало.

Она заметила, как именно Лайла это сказала.

– А чья ты любимица? – спросила она Лайлу, заплетавшую косу.

– Ничья, – ответила Лайла после минутного раздумья.

– Тогда ты будешь моей любимицей. А Хетти может быть твоей, а Гарет – любимцем Хетти, так что все будет по справедливости.

Она испытала радость, приняв это решение. Это напомнило ей весы, которыми пользовался секретарь хозяина в день сбора податей, только она представляла себе не две чаши, а пять. Лайла, Рори, Хетти, Гарет и она. Все они представляли идеальный баланс вместе с тем, кто любит их.

– Ах ты глупышка, – сказала Лиля с улыбкой в голосе и перевязала косу. – Ты не можешь сделать так, чтобы все было по справедливости.

Приближался день сбора податей. Погреба были вырыты, заполнены припасами и спрятаны. Мужчины спорили о том, сколько можно отложить и безопасно припрятать. Погреб папы оказался самым большим из всех, и он поклялся на могиле своей жены, что ни один его ребенок не будет голодать этой зимой. Мальчики упражнялись в поклонах, девочки – в реверансах, а папа на всякий случай проверял, хорошо ли они знают Мольбы наизусть. Раньше этим занималась мама, и папе это очень не нравилось. В этом году эта обязанность перешла к нему, и он заставлял детей зубрить Мольбы до тех пор, пока дети не выучили все строчки наизусть. Мама всегда уверяла их, что эти знания никогда не понадобятся, но папа не дал им такого обещания. Вместо этого он добавил свои собственные детали к этому уроку:

– Они смотрят, как мы преклоняем колени, видят наши затылки и думают, что мы сдались. Они не понимают, что на коленях можно думать так же ясно, как и стоя с поднятой головой.

Они тренировались перед домом. Дверь в потайной погреб была скрыта камышом в трех метрах от них. Дети стояли на коленях, а отец стоял перед ними, изображая их господина. До этого момента дети постоянно хихикали, видя, как Хетти и Гарет толкают друг друга в бок, стараясь при этом сохранять невозмутимость. Но после последних слов папы все проказы прекратились. Они почувствовали, как серьезность происходящего буквально пригвоздила их к земле.

– Рори, – спросил папа у своего стоящего на коленях сына, – о чем ты думаешь?

– Я думаю о зерне, которое мы спрятали и о котором не знает мой господин, не знает, что мы спрятали его в безопасности, – ответил Рори, уставившись в землю.

Папа двинулся дальше, задавая тот же вопрос каждому ребенку.

Когда он спросил Антигону, она ответила:

– Я не показываю то, о чем думаю и что чувствую.

Она не поднимала глаз от земли и не могла видеть выражения лица своего отца.

– Хорошо, – сказал он.

В день поборов папа и Рори потащили телегу, груженную зерном и другими подношениями, по тропинке в центр деревенской площади. Лайла несла корзинку с хлебом, а младшие дети замыкали шествие. Дракон уже сидел на своем насесте, отбрасывая огромную тень: это был огромный грозовик с красными кончиками крыльев и алым гребнем. Лайла сказала им, что смотреть на дракона – плохая примета, но когда сестра отвернулась, она рискнула поднять взгляд на огромного грозовика и увидела, что он в ответ, прищурившись, смотрит на нее. Она почувствовала, как страх волнами накатывает на нее, но в то же время здесь было что-то еще. Волнение.

Когти, крылья, сверкающая чешуя делали его самым красивым животным, которое она когда-либо видела.

Очередь двигалась медленно. Их повелитель не торопился, расспрашивая каждого члена семьи, милостиво улыбаясь и мягко произнося слова на каллийском. Когда подошло время ее семьи, их повозку подкатили к дому для осмотра, пока они отвешивали поклоны, в которых так долго практиковались.

Она затаила дыхание, когда секретарь назвал господину цифры. Заметит ли он, что их подношение представляет собой лишь часть того, что они спрятали в подвале? Секретарь нахмурился над цифрами и уже собирался задать вопрос Леону, когда внимание господина привлекло что-то еще.

– Твоя жена, – сказал он. – Почему ее здесь нет?

Сайлас стиснул пальцы на груди.

– Она умерла, ваша светлость, при родах.

Она заметила, что он не назвал причину смерти, о которой рассказывал ей. Он не упомянул ни голод, ни бедствия, ни налоги Леона.

– Мне жаль это слышать, Сайлас, – сказал Леон.

И он действительно выглядел так, будто ему жаль. У него были очень добрые серые глаза, которые смотрели на встревоженную семью Сайласа, сгрудившуюся у него за спиной. Секретарь молчал, поджав губы.

– Она оставила после себя прекрасную семью, – сказал Леон.

– Спасибо, господин.

– Все ли они были представлены мне? Самая младшая?..

– Простите меня, мой господин, я сам не свой. Это Антигона, которая только что достигла разумного возраста.

В этом не было необходимости, но Лайла надавила ей на спину, когда она еще сильнее присела в реверансе под взглядом серых глаз повелителя.

– Антигона, – задумчиво произнес Леон. – Это имя из драконьего языка.

Он говорил задумчиво, и по мере того, как его любопытство росло, не осталась равнодушной и его самка, сидевшая наверху. Она вскинула голову, ее гребень слегка приподнялся, словно по ее спине пробежала рябь, когда она, обернувшись, уставилась на своего наездника и на семью, с которой разговаривал хозяин. Почувствовав интерес дракона, она ощутила, как шея покрылась гусиной кожей, однако из ноздрей самки не валил дым, не было никакого предупреждающего знака. Дрожащим голосом отец ответил:

– Я услышал это имя в песне. Прошу прощения, мой господин, надеюсь, это не оскорбит вас.

– Вовсе нет. Мне нравится думать, что гордые имена, которые носят мои крепостные, лишь укрепят величие Дома Грозовых Бичей.

Сайлас поклонился. Дракон опустил голову, и его глаза снова закрылись. Леон сказал девочке:

– У меня есть сын чуть старше тебя.

– Повелитель, – ответила она, не отрывая глаз от его великолепных сапог.

Леон Грозовой Бич кивнул своему секретарю, который недовольно закатил глаза к безоблачному небу. Секретарь взял два батона хлеба из корзины с их подношениями и, сунув их в руки Антигоне, объявил на ломаном каллийском с четким дворцовым акцентом:

– В знак соболезнования утрате вашей семьи.

Она крепко обхватила руками возвращенный хлеб и сделала реверанс перед своим господином, не показывая своих чувств. Сайлас хрипло произнес:

– Прошу моего господина принять благодарность своего слуги за незаслуженную доброту.

Взглянув на своего отца, согнувшегося вдвое, она увидела, что его шея ярко покраснела.

Леон взмахнул рукой, и секретарь крикнул:

– Следующие!

В тот вечер в деревне был праздник. Зерновые подношения были приняты, оправдания были куплены, добродушие Леона помогло жителям Холбина успешно осуществить свои замыслы. В доме Сайласа хлеб, который их господин взял, а затем вернул им, поделили на несколько частей и, макая ломти в мед, спрятанный в потайном погребе, устроили пиршество. Они пили за своего господина, за его милосердие и его глупость. Они пили за мать, которую он убил.

На следующее утро тень прошла над их полями. A перед домом Сайласа приземлился грозовик с красным гребнем. Солдаты, прибывшие из Харфаста – сердца Западной Триархии, ворвались в деревню и окружили двор Сайласа.

Леон сегодня выглядел таким же добродушным, как и накануне.

– Я разговаривал со своим секретарем. Кажется, произошла ошибка.

Сайлас поклонился не так, как накануне, когда просто низко склонил голову, теперь он встал на колени и уперся руками в грязную землю. Дети у него за спиной последовали его примеру. Именно этот поклон они так долго тренировали с отцом, только на этот раз это не было притворством. Он начал произносить Мольбы, которым учил своих детей, те, которые использовались только в конце. Несколько солдат стояли между ним и его семьей, окружая дом, в то время как другие обыскивали двор. Когда тайный погреб был обнаружен, у Сайласа закончились Мольбы.