Всего в семи километрах от большого поселка. Считай, за околицей. А его вырубили!

Два лета ходили тяжелые лесовозы, нещадно круша местные дороги. У селян сердца сжимались, а поделать ничего было нельзя. Когда глава администрации подъехал к лесорубам и поинтересовался, на каком основании, ему посоветовали не совать нос куда не следует и отправили его подальше.

А на следующий день в администрацию приехала группа юристов с полным набором документов, доказывающих, что работа ведется на законных основаниях. Выпилили подчистую и посадить саженцы вместо уничтоженного даже не подумали. И следы рубки толком не прибрали. Зато, наверное, здорово сэкономили. Лес-то под боком – вывозить легко, дороги рядом.

Как там барсук тот теперь живет? И заяц?

Там же, у места слияния красавиц рек, расположились очистные сооружения. Старые, реконструкции требуют. Вонь вечная, и ручьи грязные текут в сибирские реки.

Если же мы переправимся на другой берег Белой и проедем километра три-четыре от реки, то окажемся на бескрайних просторах с лунным пейзажем. Поля, засыпанные серым сыпучим, как цемент, веществом, – отходы бывшего здесь некогда химического производства. Гоняет ядовитую пыль ветер. Лежит она там уже не одно десятилетие, и никакие растения на месте этом не растут. А дождь растворяет отраву и – в почву, а после туда же, в реки.

А еще говорят (сам не видел, лишь сплетни слыхал), что под землей ртутные озера на месте завода образовались. Ртуть, видишь ли, использовали в производстве. И это тоже – в реки.

Кстати, самая распространенная причина смерти в наших краях – онкологические заболевания. И везде, куда ни глянь, в «парке нашем» мусор: бутылки пластиковые и стеклянные, посуда одноразовая, одежда, бытовые и строительные отходы. Машинами вывезенный и вываленный прямо на дороге или стыдливо в двух метрах от нее под куст хлам.

Зверье несчастное, как выживаешь в этом аду?! А они там есть: барсуки, кроншнепы, утки, журавли, цапли, лисы и зайцы…

И бродят в довесок ко всему, попинывая пластик, по местам заповедным охотники с ружьями. Оставляют после себя новый мусор, боль и кровь. И сидят вдоль загаженных берегов рыбаки, и ставят запрещенные сети, и бросают под деревья разное. Утюжат огромными джипами лесные дороги отдыхающие, жгут костры и снова оставляют бутылки. Стеклянные и пластиковые. Пластиковые и стеклянные!

Каждый раз, шагая по «нашему парку», я с ужасом представляю, как где-то далеко день и ночь работает неустанно сказочный мегаконвейер, выпуская весь этот хлам миллиардами тонн. Ужасный техно – Змей Горыныч. Он и совести, и чувства меры людей лишил. И ни остановить его невозможно, ни придержать. Ибо сказано же: «Капитализм! Счастье! Зашибись!»

Они явились в полнолуние. Яркий, холодный и серебристый блеск ночного светила словно выстелил им дорогу: «Придите!» И они пришли.

В половине первого, как сейчас помню, вернулся сын-подросток. У нас в городке детям, конечно, не рекомендуется гулять по ночам. Но – лето, каникулы и взрослые так устают за рабочий день…

– Мам! Пап! – закричал он, что было довольно необычно (явиться ночью, да еще и орать). – Вы же ничего не знаете! Гляньте!

Подымаясь с постели, я, честно говоря, только и хотел, что уши парню накрутить. Но, когда выглянул в окно, о намерении своем позабыл.

По улице, слегка пошатываясь от ветхости, ярко освещенные волшебными лучами, брели странные тени. Их было немного. Шли они редким гуськом, но уверенно к центру городка. И что-то еле уловимое отличало их от тех, кого мы привыкли видеть при дневном свете.

– Покойники? – выдохнул я удивленно.

– Мам! – заверещал сын. И тут же притих, получив от меня затрещину.

– Цыц! Чего мать-то пугать?

Но жена уже стояла рядом, истово крестясь, отчего глаза у меня округлились еще больше: атеизм мы с ней впитали с молоком матери.

– Так, – поразмыслив секундочку, решил я. – Не паниковать. Это невероятное явление природы, объяснить которое сейчас своими силами мы не можем. Но наука сможет. Поэтому нечего ныть, выть и пугаться. И уж впадать в религиозный бред точно не сметь!

Мы прикрыли окно.

– Откуда ж они взялись, такие древние? – задумчиво пробормотал я.

– Да понятно же, – отозвался слегка обиженно сын, – со старого, заброшенного кладбища.

– С того, что за парком? – мне это показалось сомнительным. – Там уже лет сто никого не хоронят.

– Именно! Ты на них только глянь, – осмелел пацан. – Один в вицмундире каком-то, времен царя Гороха, другой – в цилиндре. Кто так ходит сейчас? И на карнавале не встретишь.

– Точно, – присоединилась жена. – Женщина в шляпке старинной была. Я такую в кино про гусаров видела. – И рука ее вновь потянулась ко лбу для крестного знамения.

– Спокойно, – ласково остановил я ее.

И в эту секунду загудели телефоны. Сначала мой, затем жены и следом – сына. Звонки шли сплошным потоком, и мы едва успевали отвечать.

«Ты это видел?! – кричал в трубку мой сослуживец. – Это ж светопреставление!»

«Апокалипсис!»-рычал сосед.

«Мы все умрем?» – плакала подруга жены, требуя от нее каких-то ответов.

А подростки, судя по репликам сына, просто восхищались невиданным происшествием.

Мертвецы шли недолго, около часа. А город просто взорвался и кипел до самого рассвета. Когда накал телефонных восторгов утих, жена догадалась включить телевизор и при первых звуках мы буквально прилипли к экрану.

«Нашествие мертвецов продолжается, – вещал столичный журналист, – ими уже захвачен центр города».

– Ба, – осенило меня, – у нас же с ними разница в пять часов. То есть то, что здесь только началось, там уже давно происходит!

– Именно! – охнула жена.

А телеведущий тем временем продолжал.

«Напомню, – говорил он, – сегодня в полночь, – от старых кладбищ столицы потянулись колонны оживших мертвецов. Среди них представители самых разных эпох. Тут и дворяне шестнадцатого века, и те, кто жил в семнадцатом и даже восемнадцатом веках. Их легко узнать по характерной одежде и чрезвычайно утонченным манерам. Но больше всего выходцев с того света – представители буржуазии девятнадцатого и начала двадцатого веков. Много офицеров и генералов. Но, что удивительно, почти не встречаются люди подлого сословия. Исключение составляют казаки и кое-где – священники. Да, простолюдинов почти нет, чего тут греха таить. – Ведущий таинственно заулыбался. – Это пришествие господ, – торжественно сказал он и продолжил свой рассказ: – Величественные покойники прошествовали по улицам столицы и стали занимать правительственные здания. Силы правопорядка оказались совершенно обескуражены происходящим, и ни один из стражей не посмел противодействовать. Более того, повсеместно наблюдается стремление полицейских и военных подчиняться этим благородным господам с хорошими и волевыми лицами».

Камера крупным планом продемонстрировала несколько «хороших и волевых лиц»: пустые глазницы, темные пятна по коже, застывший оскал. «От них, наверное, жутко воняет», – мелькнула мысль.

Тут я не выдержал и бросился к окну. На улице явно происходило необычное. Господин во фраке довольно проворно для покойного взобрался на крышу подъезда прокуратуры, что расположилась через дорогу, и ловко прилаживает бело-черно-желтый флажок над входом. Другой – в синем мундире – уже строго инструктирует двух полицейских, почему-то стоящих перед ним смирно.

Я вернулся в комнату. Репортер продолжал, излучая восхищение:

«Сейчас в столице уже вечер, и все основные события, видимо, произойдут завтра. Но на эту минуту ясно, что пришельцами сформировано правительство и, как стало известно в кулуарах, уже приготовлено обращение к нации. На улицах собираются возбужденная молодежь и жители города. Они скандируют приветственные лозунги благородным господам и предпринимателям. И призывают к возрождению лучших традиций прошлых столетий…»