– Я все сделаю как надо, – еще раз сказал он, – не беспокойся. – Выключил аппарат и сунул его в сумку.

Я одобрительно и с уважением окинул единомышленника взглядом. А тот истово перекрестился трижды и решительно направился к дверям церкви.

Мы вышли из филармонии оглушенные и подавленные величием искусства. За спиной вспышками фантомов еще звучали скрипки оркестра, голоса солистов и гром оваций.

Блаженные улыбки и вялые порывы восторга затихающей бурей плескались в стаканах наших душ. А в это время прохладный апрельский вечер уже заострил черты города, словно близкая смерть. Пора бежать.

Я нажал кнопку, чтоб завести двигатель автомобиля, но брелок в ответ лишь жалобно пискнул. Что за чертовщина? Машина уже хорошо видна на стоянке, но на импульс не реагирует. Плохое предчувствие заскребло под ребрами. Жена уловила мое беспокойство.

– Что?

– Кажись, нам хана, – притворно-бодро отзываюсь я.

Хотя веселого мало: сто километров от дома, чужой город, сел аккумулятор. С нами уже бывало так, что единственный водитель в безлюдных местах отказался помочь в сходной ситуации. Здравствуй, паника…

Одно радует-тут не дикое поле, и автомобилистов полно. Скоренько готовлю комплект проводов и еще быстрее бегу к соседним машинам – успеть, пока не разъехались счастливые меломаны.

Мне везет. Первый же упитанный дядя на большом кроссовере соглашается «прикурить». Пока готовим машины, перекидываемся дежурными фразами.

– С концерта? – спрашивает он и смущенно улыбается, мол: понятно же, все мы оттуда.

Я киваю в знак согласия.

– Понравилось? – спрашивает он снова.

– Да, просто великолепно! Такие таланты! Хоть изредка послушать настоящих мастеров… – Тут я не лгу, мне и впрямь по душе увиденное.

– Мажоры они, – поморщился дядя, присоединяя прищепку к клемме.

– Как это? – не поверил своим ушам я, делая то же на своем авто.

– Мажоры – это дети богатых, насколько я знаю?

– Ну да.

– И за что их так кличут? – подмигнул дядя, присоединив второй провод. – А за то, что они, не пошевелив и пальцем, получают всё, верно?

– Вроде так, – соглашаюсь, защелкнув вторую прищепку, – а причем тут музыканты?

– А не только музыканты, – ответил мне он, открывая дверь своей машины, – я сейчас заведу, – кивнул он на кроссовер, – и мы чуток подождем. А потом вашу запустим. Хорошо?

Я согласился.

– Вообще все так называемые люди искусства, – продолжил мысль дядя, когда вернулся к капоту, – поэты, писатели, художники и музыканты, все они – ма-жо-ры, – он произнес это назидательно и четко, проговаривая каждый слог.

– Да как так-то? – уже возмутился я. – Многие вовсе не из богатых. Сами…

– А талант? – зыркнул на меня со значением дядя.

– Да это же и есть – сами, – я развел руками.

– А его-то получают на халяву, в дар от бога, как говорится, – мужик фыркнул. – Мажоры и есть.

Я опешил от чудного поворота мысли и не нашелся, что сказать. Мы немного помолчали.

– Заводи! – скомандовал дядя.

Я крутанул ключ, и мой погибший было уже автомобиль радостно заурчал. Мы убрали провода, захлопнули капоты, и собеседник мой собрался уезжать.

– Послушайте… – неуверенно начал я.

Дядя заулыбался.

– Что не так?

– Но ведь известно же, что талант на девяносто процентов состоит из труда. И гении вкалывают как проклятые…

– А сколько тех, кто разбазаривает дар божий? – парировал мой собеседник.

– Но мы же не о них, а о тех, кто работает.

– Так сынки богатеев тоже попадаются работящие. И как быть? – я обиделся за все искусство мира. – Вы же приговор объявили – мажоры. Клеймо!

Он помолчал секунду, глядя на ночной город, и сказал уже серьезно:

– Искусство должно служить людям, а не Мамоне.

– Утопия… – вздохнул я.

– А у нас, – вдруг зло и весело продолжил он, – богема, смотрите: самые продажные людишки. Вспомните, как они большевиков кинулись хаять, зарабатывая сребреники у новых хозяев. Мажоры чертовы!

Дядя махнул мне рукой и прыгнул за руль своего красивого авто.

– Да не все же кинулись! – крикнул я ему вслед.

Он махнул еще и уехал. Холодный ветер грубо дернул меня за куртку, подталкивая к машине.

– Мажоры? – спросил я у него и юркнул в салон.

«Дождя бы, – подумал поэт, устало шагая вдоль темных дверей редакции, – дождичка освежающего тут не хватает, – вздохнул он, аккуратно пригладив седые волосы до плеч и прислушиваясь к настойчивым звукам скрипки, сливающимся в один и тот же незатейливый мотивчик в его голове. – Бухгалтерией сделали журнал, торгаши чертовы: цифры, справки, гонорары…»

Скрипка заиграла сильнее. Мужчина напрягся, ожидая, что припомнятся слова, но мелодия дошла до высшей точки и отправилась по второму кругу, так и не родив песни.

«Счетоводы!» – с досадой скосил он глаз на ближайшую дверь.

А она вдруг широко распахнулась и выпустила в коридор большого небритого человека с бездонными печальными глазами. Тот бросил взгляд на поэта, узнал и старательно смял физиономию в улыбку.

– Иван Ильич! Рад вас видеть. Третьего дня только вспоминал, – схватил он руку Ивана Ильича и начал деловито ее трясти.

– Здравствуйте, Антон Эдуардович, – изогнулся в самом изысканном поклоне поэт. – Вот уж не ожидал, что моя скромная персона главного редактора заинтересует.

– Интересует, интересует, – отпустил руку собеседника редактор. – Еще как интересует. Идемте ко мне, – он кивнул, приглашая, и затопал по коридору, старательно раскланиваясь со встречными.

Иван Ильич побрел следом. Скрипка в голове его снова почти закончила вступление, и напряженное ожидание развязки на миг сдвинуло реальность в туман. Зазвенело в ушах, эхом умножая звуки струн…

– Входите! – широко распахнул дверь редактор, начисто разрушая магию музыкальной загадки. И, чуть подталкивая поэта в спину, шагнул следом. – Присядьте, – ткнул он пальцем в стул, а сам плюхнулся в огромное кожаное кресло.

– Кхм! – с досадой кашлянул Иван Ильич, присаживаясь на край мягкого стула и усилием воли пытаясь сдержать рассыпающиеся осколки музыки.

– Как ваши дела? – вежливо поинтересовался хозяин кабинета, с любопытством наблюдая за недовольством гостя.

– Хорошо, – воспитанно, но чуть рассеянно улыбнулся поэт, продолжая витать в хороводе нот. Последний такт, казалось, уже напомнил главное. Теперь так хотелось сосредоточиться. Хоть на минутку!

– Сдавали материал? – кивнул на папку в руках гостя хозяин.

– Да.

– Скажите, Иван Ильич, – прищурился редактор. – Ведь вы писать начали еще при Советах?

– Так, – насторожился гость. Скрипка унеслась в просторы вселенной, оставив лишь жгучий, но быстро остывающий след в холодной пустоте.

– Певцом коммунизма были? – хитро подмигнул Антон Эдуардович.

Вопрос прозвучал оскорбительно, но Иван Ильич лишь махнул рукой.

– Дело прошлое, – виновато улыбнулся он. – Куда деваться-то было? Вы ж знаете… – и печально сморщил нос.

– А сейчас мелкобуржуазными страданиями промышляете? – лукаво заглянул в глаза редактор.

Ивана Ильича даже в жар бросило: «Это уж слишком. Хлопнуть дверью?» Но поэт лишь кисло скривился.

– В этом журнале и начинал, – едко просипел он. – Кажется, «Красные знамена» он назывался? И вроде бы тут обычную лирику даже на порог не пускали?

– Да ничего-ничего! – замахал руками редактор. – Это только значит, что вы полностью в теме. А того и нужно! – Радостно потер он ладони. Затем придвинул кресло к столу, деловито сложил перед собой руки и ласково посмотрел в глаза собеседнику. – А вот Лосев по сей день коммунизмами бредит, представляете? – с печалью в голосе, как по усопшему, проговорил редактор. – Вчера приносил свои стихи, ругался, что не печатаем. Послушал я его по старой дружбе. Ободрил…

– Лосев! – презрительная улыбка поднялась под самый нос Ивана Ильича. – Не поэт он.