— Нет, — отвечала Бреднева, — то предприятие частное, не приносящее очевидной пользы человечеству, да и исключительно механическое. Мое же самое гуманное и притом начатое по моей же альтернативе!

— Инициативе, хотите вы сказать?

— Ну да… Я основываю библиотеку на акциях. Уроками музыки сколотила я рубликов пятьдесят; пять человек товарищей брата также внесли каждый — кто пятнадцать, кто двадцать рублей; Наденька будет ежемесячно отдавать нам половину своих карманных денег — пятнадцать рублей… Мы уже завели два шкафа и целый ворох книг.

— А где она будет у вас, эта библиотека?

— Да в нашем же доме, как раз под нашей квартирой. Отдельная, знаете, большая комната. Мы дали и задаток.

— Но приняли ли вы в расчет, что библиотека будет слишком отдалена от центра города, чтобы привлекать посетителей?

— В том-то и штука, Лев Ильич, что она будет не обыкновенная библиотека, а народная, для бедного рабочего класса, проживающего именно в наших краях. В этом-то и вся польза ее. Пролетарии наши не в состоянии абонироваться у Вольфа, Исакова или выписывать газеты, журналы. А тут, за плату какой-нибудь копейки в день, они будут иметь возможность читать сколько душе угодно. Разве не выгодно?

— Да вам-то будет ли выгодно?

— Ха! Я не гонюсь за выгодой, окупились бы только книги. Переводами я буду зарабатывать сумму, совершенно достаточную для нашего пропитания. Ах, Лев Ильич, если б вы знали, как я довольна! — воскликнула новая социалистка, и апатичные черты ее оживились, зарумянились. — Наконец-то я буду приносить пользу. Целый квартал, более — все окружные кварталы будут просвещаться, благодаря мне! Только и мерещится мне теперь одно: как я весь день свой буду проводить в читальне и в ожидании посетителей заниматься переводами. Дождаться не могу, когда вывеска будет готова!

— Жаль мне вас разочаровывать, — вздохнул Ластов, — но я сильно сомневаюсь в успехе вашего предприятия. Простолюдин наш не ощущает еще настолько потребности в чтении, чтобы ходить в нарочно строенное для того заведение. Я отсоветовал бы вам.

Бреднева не на шутку рассердилась.

— Так, по-вашему, выбросить шкафы да книги за окошко? Вырвать из сердца с корнем любимую мечту, которую я выхолила, вынянчила, как родное детище? Да что ж мне после того останется? Камень на шею да в море, где поглубже?

Наденька, тем временем внимательно осматривавшая кабинет, внезапно встала и, не говоря ни слова, быстро направилась к спальне. Ластов вскочил со стула и загородил ей дорогу.

— Куда вы, Надежда Николаевна?

— Меня очень интересует ваша квартира, и я хочу обревизовать ее.

— Нет, извините, там моя спальня…

— Ну, так что ж?

— Девицам не годится входить в спальню молодого человека.

— Скажите, пожалуйста! А той целомудренной Диане, что уже спрятана у вас там, годилось войти?

Кровь хлынула в голову Ластова.

— Тише! Прошу вас. Пожалуй, расслышит.

— Ага! Признались. Я этого только и добивалась. Можете успокоиться.

Студентка воротилась на прежнее место.

— Помните ли вы, Лев Ильич, как, будучи в последний раз у нас, вы ратовали за святость брачных уз?

— Ну-с?

— А что сказать про проповедника, который не держится собственных правил?

— Я, кажется, ни одним поступком не изменил до сих пор своим принципам.

— Да? Ну, а если эта… женщина надоест вам, вы ведь воспользуетесь первым случаем, чтобы отделаться от нее?

Ластову разговор был заметно неприятен. Нетерпеливо потопывая ногою, он с суровостью посмотрел на говорящую.

— Вы ошибаетесь, — сказал он, — я никогда не расстанусь с нею.

— Что такое? — болезненно усмехнулась Наденька. — Вы хотите весь век свой сгубить на невоспитанную, необразованную горничную?!

— Люби кататься, люби и саночки возить, — иронически пояснила Бреднева,

— Именно, — подтвердил учитель. — Но вы, Надежда Николаевна, назвали ее невоспитанной, необразованной горничной. Горничной была она — против этого, конечно, слова нельзя сказать, хотя я и не вижу еще ничего предосудительного, бесчестного в профессии горничной. По-моему, она даже куда почетнее профессии большей части наших русских барышень — профессии дармоедок. Что же до воспитанности, до образования особы, о которой у нас идет речь, то я могу сказать только одно: что дай Бог, чтобы все вы, наши «воспитанные», «образованные» девицы, были на столько же развиты и умственно и душевно, имели столько же женского такта, как она — «простая горничная».

Нечего говорить, что после таких любезностей со стороны хозяина, подруги наши недолго усидели у него.

— Я и забыла, — сказала, приподнимаясь, Наденька, — что сегодня сходка у Чекмарева. Ты, Дуня, остаешься? Ведь ты уже не ездишь на сходки?

— Не езжу, но это, во всяком случае, не резон мне оставаться! Извините, Лев Ильич, что обеспокоили.

— Сделайте одолжение.

Он обождал, пока барышни накинули на себя в прихожей мантильи и, увидев, что ни одна из них не протягивает ему на прощанье руки, с холодною формальностью раскланялся с ними.

Когда он затем входил назад в кабинет, навстречу ему бросилась Мари и со слезами обвила его руками.

— Милый, хороший ты мой! Он приласкал ее.

— Не плачь, дорогая моя, не стоят они того. Ты все слышала?

— Слышала… Спасибо тебе, голубчик!

Она сквозь слезы улыбнулась. Потом с беспокойством выглянула в окошко.

— Ах, Лева, уж смерклось, а сегодня праздник: много пьяных. Догнать бы тебе девиц, проводить до извозчика?

— Но, Машенька…

— Прошу тебя, друг мой, — перебила она его, — зачем зло воздавать тем же? Сделай это для меня, успокой меня.

Поцеловав ее в знак послушания, Ластов взял шляпу, сорвал в прихожей с гвоздя пальто и пустился в погоню за ушедшими.

Сбежав на улицу, он осмотрелся: направо в отдалении мелькало еще светло-ситцевое платье Бредневой, налево, за углом улицы, скрывалась высокая фигура Наденьки. Подумав с секунду, он взял налево.

Когда он поравнялся со студенткой, та оглянулась на него большими глазами, но молча прибавила только шагу.

— Я хочу проводить вас до извозчика, — сказал Ластов.

— Могли бы и не делать себе труда.

— Мари просила меня.

— Поздравляю!

— С чем?

— С башмаком, под которым успели уже очутиться. Учитель не счел нужным отвечать.

Днем был ливень, и в неровностях панели кое-где стояли еще небольшие лужи. Ластов посмотрел на обувь девушки.

— Вы, кажется, без калош?

— Да, без. Так же, как и вы, бес, леший! Оба замолчали.

— У вас, Лев Ильич, — заговорила тут Наденька, — как у средневекового рыцаря, есть, разумеется, альбом?

— Есть.

— Что же вы не попросили нас начертать вам прощальную элегию?

— Потому что вы отказались бы.

— Нет, я имела даже наготове что написать вам. Хотите, я вам скажу теперь на словах?

— Как вам угодно.

— А! Ну, так и ненужно, — обиделась девушка. Он пожал плечами.

— Как знаете.

Они сделали еще шагов двадцать молча.

— Хотите или не хотите, — не утерпела студентка, — а я все-таки скажу вам. Слушайте: