Лицо Алисии было покрыто черной, как котел, тканью. Бирн понял, что смерть никогда не могла полностью овладеть поместьем, что здесь властвовали три силы; останки Родерика Банньера не найдут здесь милосердия в окружении женщины в черном, девушки в красном и старухи, белой от ясности приближающейся смерти.

Питер Лайтоулер шагнул в сторону разбитых перил. Бирн увидел, как он взглянул вниз, впивая происходящее. Руки его открылись и на лице появилась странная улыбка.

— Я ждал вас, — проговорил он, — хотя никогда не понимал, что вы такое.

— Иди же. — И они увлекли его в свой сад цветов.

Танцующим шагом по собственной воле он ступил сквозь разрыв в перилах. Питер падал без шума и напряжения. Лиственный покров принял его тело, удерживая.

Они окружили его. Они присутствовали при начале его жизни, при расцвете его сил и при конце. Самое важное, при его конце.

Они всегда были здесь.

Лайтоулеру нечего было противопоставить им. Поверхностный ум, некоторая физическая сила, небольшое умение использовать возможности разума — все было бесполезно. Кроме злой воли у него ничего не было.

Он не мог выстоять против них и не мог выжить. Взяв горящие ветви, они обложили ими лежащего.

Питер сгорел как сплетенная из прутьев фигура. Пламя выплеснулось из его глаз и рта, пробежало по длинным конечностям, и облако дыма помешало Бирну увидеть дальнейшее. Он припал к стене, задыхаясь, руки его зажимали слезящиеся глаза.

Сквозь клочья дыма он увидел Саймона.

Еще один убийца, подумал Бирн. Следующий в роду. Они ждут его. Я как никто знаю, что он способен на насилие, подобно своему отцу и деду. Он убивает и потому дом не выпустит его.

Под ними, за разрушенной лестницей, вспыхивали яркие краски. Синие цветки и тускло-зеленые листья душили пламя. Листья проходили сквозь дым.

— Пойдемте, — сказал Бирн. — На этот раз нам действительно пора уходить.

— Оставьте меня, — проговорил Саймон, припадая к стене так, словно он хотел раствориться в штукатурке. — Это и моя судьба.

— Вы уже заплатили свой долг и делали это все долгие годы. Вот почему Лягушка-брехушка никогда не оставляла вас в одиночестве, и вы не могли выйти отсюда. А теперь идите за мной.

— У меня… у меня не было выбора. — Саймон беспомощно посмотрел на него. — Что я мог сделать? Все вращалось вокруг любви… Рут была… есть… часть меня. Мы были воспитаны как брат и сестра, но это ничего не значило. Тем не менее, отправившись в университет, она оставила меня и завела новых друзей, и все пошло прахом. Она бросила меня, когда на карту было поставлено все. Как могла она сделать это, как она посмела оставить меня?

— И Френсис помешал. И я тоже.

— Да. Из-за этого и началась, последняя ссора с Рут. Или вы не поняли?

— Да, я знаю, — ответил Бирн. — Я присутствовал при этом.

Саймон казался незнакомцем. Исхудалый, уничтоженный, он ничем не напоминал того усталого циника, которого Бирн едва не назвал своим другом. Губы его были стиснуты, жестокие глаза косили. Полное преображение.

Бирн вспомнил выражение на лице Питера Лайтоулера и понял, что особой разницы между ними в сущности нет. Оба были безжалостны: Питер Лайтоулер в поступках, а его сын — в словах и делах.

— Да, порода есть порода, — сказал Бирн. — И вы, и ваш отец, и дед, все трое. — Он ощущал скорее скорбь.

— Я пытался бежать. — В голосе Саймона прозвучала визгливая нотка. — Но дом не выпускал меня. Потом я любил Рут, вам придется поверить тому, что я любил ее.

Бирн просто не мог смотреть на него. Вдали в коридоре хлопнула дверь. И пришептывая — чуть слышно за другими жуткими шумами, — кресло на колесах покатило по голым доскам в их сторону.

На решение ушла секунда. Бирн поднял Саймона на ноги. Волна едкого аммиака охватила его.

— Ага, все при деле, — безрадостным голосом буркнул Саймон. — Все эффекты в стиле восемнадцатого столетия: колокола, запахи и прочая гадость. — Он оторвался от Бирна и крикнул: — Ступайте же! Убирайтесь отсюда, спасайте себя!

Он развел руки, и Бирн снова увидел, как Саймон смотрит на него глазами Дэвида — с той же немой и беспомощной просьбой. Чего же ты ждешь?

— Пошли, — сказал Бирн и повернулся к лестнице.

На ее месте осталась пустая яма. Зелень задушила огонь, но спуститься было нельзя.

А кресло приближалось с каждым мгновением. Оно набирало скорость.

Бирн толкнул Саймона к лифту. Заржавевшие металлические двери сопротивлялись, но он ухитрился раздвинуть их.

— Сюда!

Бирн видел, что Саймон отстал, словно завороженный прилипнув к перилам. Кресло было почти невидимым, его окружал желтый пар. Но теперь оно было уже перед спальнями.

— Ради Христа! — Бирн ухватил плечи Саймона с такой силой, что оба они повалились на пол лифта, а потом дотянулся до кнопки.

Ничего не произошло.

— Закройте дверь, или вы не знаете этого? — Слова Саймона скрывали глубокое отчаяние и безрассудство.

— Дерьмо. — Бирн схватился со скрипучим металлом, но левая рука его была слабой и беспомощной. — Помогите же! — рявкнул он на Саймона.

Кресло достигло площадки, распространяя вокруг испарения. Оба закашлялись. На них глядело лицо в противогазе, проволочные руки тянулись вперед.

— Я не могу больше терпеть, — проговорил Саймон буквально на грани истерии. — Я действительно-не-могу-больше-терпеть.

Двери, звякнув, закрылись. Но прежде чем лифт успел тронуться с места, между прутьями железной клетки протянулись ладони и схватили Саймона за руки. Тот завопил. Бирн попытался удержать его отчаянным движением, но услышал треск ткани и собственный крик. Газ окутал их, густой, отвратительный запах заставил Бирна ослабить хватку и забиться в приступе кашля.

А Саймона эти руки потянули сквозь прутья, сквозь эту тонкую металлическую сетку, но Бирн ничего не видел, глаза его были зажмурены, из них лились слезы, неспособные снять боль. Он рухнул на колени, задыхаясь, как вытащенная на берег рыба. Бирну казалось, что его легкие сгорели, но это было не самое худшее. В панике он забился в уголок лифта, стараясь хотя бы отчасти отделить себя от того, что происходило у дверей.

Визг усилился до предела, наполняя поместье, пронзая все потаенные уголки, погребенные тайны истории, слухи… вспарывая прошлое, настоящее и будущее, отделяя их друг от друга.

И наступила благословенная утомленная тишина. Лифт медленно дернулся, заскрипели блоки, спуск на первый этаж занял, наверное, целую жизнь.

Какое-то мгновение Бирн не мог ничего сделать. Он не смел обернуться. Он почти плакал, почти задыхался, но, когда миновало неопределенное время и вопль Саймона угас в воздухе, что-то вокруг переменилось.

Он понял, что ему стало легче дышать. Смертоносная вонь исчезла, уступая место втекавшему откуда-то чистому воздуху. Легкое прикосновение ветерка холодило кожу. Бирн подумал, не взглянуть ли, но глаза его до сих пор были полны слез; казалось, что их набили иголками, сплавившимися от слез и лишившими его зрения.

Но не знать еще хуже. Бирн осторожно поднял руки, чтобы защитить глаза, и, моргая, открыл их. Едва он увидел двери лифта, его вывернуло наизнанку. По решетке стекала кровь, окровавленные лохмотья и куски плоти липли к сочленениям.

Эти двери, отделявшие его от холла, были закрыты. Он не мог прикоснуться к ним, не мог представить себе, как выбраться из ловушки.

Однако поблизости что-то шевельнулось. Гибкая ветвь плюща обвила металл, движением преднамеренным, разумным и плавным, похожим на змеиное. Потянув за дверцу, Листовик распахнул ее.

Бирн вывалился на пол, еще раз извергнув содержимое желудка на каменные плиты.

Поглядев на терновую изгородь, он понял, что теперь домом распоряжается Листовик. Он окружил зал, соединив все колонны плотным пологом. Происходившее в центре холла было теперь скрыто от взгляда Бирна.