Портрет Элизабет? На мгновение он позволит своему уму отвлечься на воспоминания о сестре. Она всегда была такой наивной и смешной — при всей невинности. В ней никогда не было хитрости, умения защитить себя. Могла ли зрелость переменить ее?

Он сомневается в этом. Есть женщины, которые проживают свою жизнь как во сне, продвигаясь к старости без явной цели или амбиций, к которым не прикасается воля. Безмозглые коровы, особенно доступные для того, кто умеет манипулировать ими и эксплуатировать.

К пренебрежению его подмешивается нечто опасное. Теперь он охладел. Он стал бесстрастным, свободным от всяких чувств. Это был долгий процесс, цепь событий началась еще в детстве.

Мать забыла его. Она всегда то уставала, то отдыхала, то упражнялась. У нее никогда не хватало на него времени. Еще шестилетним малышом он скитался по улицам Лондона в обществе одной только собаки. Потом пес пропал, и он плакал всю ночь. А отец еще побил его — за шум, за слюнтяйство и за то, что потерял пса. Его отдали в школу, чтобы научить заботиться о себе, и тут родилась сестра. Событие это навсегда осталось в его голове связанным с отвержением и изгнанием.

Он всегда ненавидел ее. И тем не менее не мог забыть эту черноволосую девушку, которая поверяла ему свои секреты, называя деревья своими друзьями, и верила в существование придуманного ею пса. Уютные, легкие воспоминания, память о ней никогда не оставят его. Ему не нужны ни рисунки Питера, ни слова, чтобы вспомнить, какой она была.

Родерик торопливо добирается до конца письма сына, сминает его и отбрасывает.

Снаружи у виллы, невзирая на жару, устроились две женщины, как раз за раскаленными скалами. Их черная одежда выбелена песком и пылью. Они сидят у моря, и едва живая волна лижет их лохмотья. Они с чем-то играют, рвут на части, кровь и перья липнут к их губам. Та птица, которую он только что видел. Родерик вспоминает ее крылья, неуверенные и неуклюжие в горячем восходящем потоке. Они приманили ее к берегу. Эта пара любит играть.

Родерик Банньер останавливается на мгновение. А потом звонит в колокольчик на столе.

Они мгновенно оказываются рядом… кровь и перья на бледных лицах, подолы мокры.

Он скупо улыбается и говорит:

— Мы отправляемся домой. Настало наше время.

Их охватывает необычное молчание.

— Нет, — говорит низкая, та, которая всегда так пристально следит за ним. Ее черные сальные волосы рожками поднимаются по обе стороны лба, в злых глазах нет ничего человеческого. Родерик Банньер не доверяет ей — как и другой. Он подозревает, что обе чего-то хотят от него.

— Нет, — повторяет она. — Ты никогда не сможешь вернуться в поместье.

Родерик хмурится.

— Кто ты, чтобы говорить мне подобные вещи? Я здесь главный!

Но на деле он прекрасно понимает суетность своих слов. У него нет истинной власти над этой парой.

Они не повинуются ему. Уже не впервые.

В этой выбеленной комнате дома на берегу невысокая обращает свои бесцветные глаза к Банньеру.

— Нет. Живым ты никогда не вернешься в поместье.

— Не говори ерунды!

— Когда это мы ошибались? — произносит другая женщина, не знающая ни имени, ни семьи, ни прошлого. Эта странная женщина, в черной одежде, с темными крысиными хвостиками на голове, подступает к Родерику. — Довольно. Мы ждали достаточно долго. Пора платить.

— Что ты имеешь в виду? — Он не представляет, о чем она говорит, но плоть его съеживается от страха.

— Ты должен стать более… гибким. Во всех отношениях.

Женщина делает шаг к Родерику Банньеру, другая заходит за его спину, ее пустые глаза смотрят в никуда. Она улыбается, ее раскрашенный рот перевернулся в насмешке.

— Что вы хотите сказать? — шепчет он, отступая, но женщина остается рядом.

— Живым ты никогда не вернешься, — повторяет она.

— Я не понимаю! — кричит он.

— Я не живая, — отвечает женщина, и Родерик осознает правду того, что он всегда отрицал. Эти двое не живы. Они не из плоти и крови в обычном смысле этих слов. Что-то вроде насекомого или птицы… среднее между хитином и пером. Они принадлежат к поместью, они — часть его странной судьбы. Он сжимает кулаки, и она говорит снова. Она? Почему он пользуется этим местоимением? — Я не живая, и теперь тебе пора узнать, кто мы такие на самом деле.

Ладонь ее поднимается и перехватывает шею Родерика Банньера.

— Тебе пора жить внутри тройки, в рамках схемы.

И пока кровь барабанит в его ушах, пока лопаются сосуды в глазах, окрашивая мир кровавыми метками, пока он ощущает, что в мире для него больше нет воздуха, он осознает некую истину.

Живым ты никогда не вернешься в Голубое поместье.

Мертвым ты можешь попытаться.

— Где Кейт? — Рут бурей ворвалась в комнату. Алисия и Саймон уже сидели за чаем. — Ее велосипеда нет в гараже. Где она?

Какое-то время все молчали.

— Саймон! Скажи мне! — Рут дрожала от гнева, губы ее сделались тонкими. Она хлопнула сумкой по столу, рассыпая бумаги.

Саймон ответил:

— Рут, возьми себя в руки. Она уехала на весь день к подруге.

— Она отправилась к этому человеку. Как могли вы ее отпустить? Как вы могли позволить ей?

— Чем я мог остановить ее? Что я должен был сделать? Проколоть шины ее велосипеда, лечь поперек дороги, стукнуть по голове и уволочь за волосы в кусты? Ради бога, Рут, она же взрослая! Взрослая! И вправе принимать решения самостоятельно. — В голосе его слышалась скука.

— Но не в этом случае. — Рут внезапно опустилась к столу и уткнула голову в руки.

Алисия молча следила за ней. А потом поставила у локтя Рут кружку чая.

— Не надо. Рут, это на тебя не похоже. Тебя что-нибудь расстроило?

— Только моя дочь, завязывающая дружбу с мужчиной, который… который… я презираю его! Как вы могли отпустить ее!

— От нас ничего не зависело, — сказал Саймон.

— От тебя никогда ничего не зависит. Ты ни за что не отвечаешь и увиливаешь от всего. Словно ты вовсе не понимаешь того, что происходит вокруг.

— Да ладно, оставь это, Рут! В чем дело? Он стар, слаб, беспомощен и одинок.

— Он отбирает у меня мою дочь!

— Это смешно. Ты должна понимать это.

— Я знаю лишь то, что вижу! Я вижу, что все вы в заговоре против меня. Вы вступили в сговор, чтобы вернуть этого человека в мой дом, отобрать его у меня…

— Рут, ты говоришь безумные вещи; какой-то параноидальный бред, — произнесла Алисия преднамеренно рассудительным тоном.

— Сегодня было три телефонных звонка, — сказала Рут снова негромко, и они едва не пропустили эти слова мимо ушей.

— На работу? — спросил Саймон. — Неизвестные звонили тебе во время занятий в школе?

— Дважды во время уроков и один раз за ленчем.

— Моя дорогая! — Алисия села рядом, обняв рукой Рут за плечи. — Как это ужасно, нечего удивляться, что ты расстроена.

— Понимаешь, звонил он. Он или его твари. — В голосе Рут слышалась убежденность. Она встала, отстранив Алисию, подошла к раковине и, взяв один из бокалов из сушилки, решительным движением разбила его о плитки пола. — Мне бы хотелось убить его. Мне бы хотелось… — Она умолкла. — Эти твари повсюду сопровождают его, они стоят за всем. Они звонят мне и рассказывают, что он делает с Кейт. Они говорят такие жуткие вещи, которых я потом не могу забыть…

— Почему бы тебе просто не бросить трубку? — отозвался Саймон без особого сочувствия. — Зачем слушать такое? Раз это не твои любимые ягнятки, самаритянка, значит, можешь и отключиться.

— Я слушаю потому, что хочу узнать, почему он делает это! Чего он хочет, чего добивается?

— Ты сама это сказала, — спокойно ответила Алисия. — Он хочет получить дом и выгнать тебя. В этом все дело.

— Но я никогда не впущу его, никогда, что бы он ни делал!

В дверях в холл послышался звук. Подняв глаза, они увидели Тома, глядевшего на разбитый бокал на полу. В руках его была стопка листов.

— Я… простите, я случайно подслушал. — Он прочистил горло. — Я решил прогуляться, подышать воздухом. Я не хочу ужинать. Если вы увидите Физекерли Бирна, не могу ли я вас попросить, чтобы он пришел и забрал меня из библиотеки попозже — часов в десять?