— Эй, откройте!

Он не может ничего слышать за музыкой.

— Рут? — Он ставит блюдо и вновь пытается открыть дверь. И тут вспоминает, что его ключ остался возле постели.

И тогда им овладевает паника. Рут осталась за дверью с этим человеком, который зовет себя ее дядей, и Френсис понимает, что не должен был оставлять их.

— Рут! — кричит он. — Открой дверь!

— Что такое? — Мэри вновь оказалась у его плеча. — Ты не можешь войти?

— Мой ключ там. Почему они заперлись от меня? Рут! — снова кричит он. — Рут! С тобой все в порядке?

Но ответа нет, лишь монотонный рокот и визги Роберта Планта. Он отчаянно рвется внутрь, но ничего не выходит. Не зная, что еще предпринять, он беспомощно барабанит в дверь, лупит ногами, вопит, но никто не отвечает ему.

Мэри опять рядом, она предлагает свой ключ, но, конечно же, у нее ничего не выходит. Наконец, он решает сходить к привратнику, но тут дверь внезапно распахивается.

Там стоит Лайтоулер, лицо его слегка порозовело. Френсис едва замечает его. Все его внимание обращено к постели, на которой спиной к нему лежит Рут. Оттолкнув старика, он бросается к ней и видит, как поднялись ее плечи в тяжелой дурноте.

Юбка Рут задрана, волосы взлохмачены. На губах кровь. Он обхватывает ее за плечи и держит; слезы бегут по лицу Рут, и она перегибается через край постели, извергая на пол. Запахи блевотины и кофе мешаются вместе.

Бирн поглядел вверх; Саймон все еще стоял в дверях. Комната пуста, на постели нет никого. И никаких репродукций Лотрека, книг и полок. Только черные пальцы сырости ползут по стене. Он в Голубом поместье, обветшавшем логове сновидений, воспоминаний и историй.

И ничто не может доказать, что случилось с ней, ничто. Только запахи блевотины и кофе, повисшие в воздухе.

Оказавшись в дверях, Бирн спросил:

— А вы были на той вечеринке, когда… — Он умолк. Просто потому, что самым непосредственным образом связывал себя с Френсисом… Неужели поэтому Саймон обязан отождествить себя во времени с ролью, которую сыграл Лайтоулер?

Это было написано на его лице. Так было всегда.

Саймон только сказал:

— Она была ветрена. И тогда и теперь. Она никогда не знала верности, истинной преданности.

Бирн знал, как бывает, когда холодеет кровь.

— О ком вы говорите? Что вы хотите сказать?

— Что? — Глаза Саймона на какое-то мгновение остекленели, словно он все еще находился в забытьи.

Бирн глубоко вздохнул.

— Вы говорите о Рут? Потому что если вы так думаете, то вы еще безумнее, чем вас считают. Или же вы никогда не понимали ее.

— Подобно вам. Вот что, вы никогда не знали ее. Неужели вы решили, что за неделю сумели познакомиться с Рут глубже, чем я?

— Она не ветрена. Я ставлю на это свою жизнь. — Слова эти не были бравадой. Целостность Рут оставалась одной из немногих констант в его жизни. Жена, ребенок, друг, дом, работа. Все сгинуло. Есть только Рут и Голубое поместье.

— Впрочем, это уже ничего не значит, — проговорил Саймон усталым голосом. — Она ведь все равно умрет? Так что какая разница? Она никогда не вышла бы за меня замуж. Кейт не моя дочь. И это не мой дом… В конце концов все заканчивается ничем.

— Ради бога, Саймон! — Бирн взглянул не него. — Что с вами случилось? Неужели то, что ей так плохо, ничего не говорит вам? Какая, к черту, разница, кто владеет этим домом?

— Почему я должен объяснять. — Словно все пережитые провалы в странные сцены лишили Саймона, как и Алисию, всякой хитрости и защиты. Он посмотрел на Бирна отчаянными темными глазами. — Вы тот человек, которого она любила. Здесь любят садовников, приятелей или героев войны. А для меня в ее жизни не было места.

— Но Рут живет с вами, она хотела, чтобы вы были здесь. — Нелепо говорить такие вещи. Бирн покачал головой, не веря себе. Какая разница? Он попытался снова. — Вы живете с ней в Голубом поместье, значит, это и ваш дом. Чего вы еще хотите?

— Мне нужно много. Дом не принадлежит мне! У меня нет власти, денег, ничего. Я старею, седею, впереди меня ничего не ждет, и мне ничего не принадлежит!

Мне тоже, подумал Бирн.

— Ну и что? — спросил он. — Мы все кончаем этим, рано или поздно. — Молчание. — А теперь давайте убираться отсюда. Я ненавижу этот дом.

Окна вокруг них душила зелень, и Бирн знал, что двери не откроются.

— Проклятый дом, — проговорил он. — Его следовало бы сжечь до основания.

— Хорошая идея.

Донеслась знакомая тягучая речь.

Питер Лайтоулер появился между деревянными колоннами, поддерживавшими площадку. Одна рука его держала канистру с бензином, другая — спички.

— Великие умы, — произнес он.

— Нет! Остановитесь! — Бирн проскочил мимо Саймона, устремившись вниз по лестнице. Реакция автоматическая и безрассудная, связанная с тем, что свидетельства следует сохранять — те свидетельства, которые записаны кровью, словами и памятью по всему дому.

Но прыгая по лестнице через три ступеньки, он ощутил, как нечто ухватило за его лодыжку, и Бирн упал, проваливаясь в смятение, переворачиваясь снова и снова, а окружающее кружило вокруг него.

И вновь он оказался во тьме — неизвестно где, — и пальцы его ощутили листья… ежевика обвивала ногу, спиной он ощущал прикосновение веток.

Судя по звуку, лес находился не так уж далеко от дороги. Бирн поежился. Сцен в лесу он страшился более всего остального. Память о боли пугала его. Он ненавидел это место. Шум и свет, как всегда, окружали поместье. Грохочущие машины возводили непроницаемую стену вокруг семьи, отрезая ее от реальности во всех переплетениях прошлых событий.

Но он не принадлежал к семейству. Опять провал, опять он брошен куда-то. И он позволил себе покинуть собственную личность, дал ей растаять. Им пользовались, его презирали, наглая семейка Рут пыталась навязать ему, Френсису, свое мнение.

Френсис поднимается с земли и обнаруживает, что смотрит с неверием на кузена Рут.

Они уже встречались. Когда Рут и Саймон возвратились с Эдинбургского фестиваля, он гостил в поместье день или два. Вскоре после того Рут порвала с Саймоном, возвратившись в Йорк на последний год. Тогда-то он и познакомился с ней.

На обоих, Саймоне и Френсисе, расклешенные джинсы. Френсис в тенниске, хлопковый костюм Саймона безупречен, пышные рукава вышиты шелком. Волосы, черные и блестящие, рассыпались по плечам. Вид мрачный, романтичный и очень красивый.

Раннее утро. Еще неяркое солнце смягчает очертания деревьев. Под ногами влажно — место здесь чуточку заболочено. Френсису все равно. Он поглощен яростью, так как перекрывший ему дорогу Саймон только что повалил его на землю.

Саймон говорит:

— Кончайте с этим, Френсис. Я не знаю, на что вы здесь надеетесь. Рут не хочет видеть вас. Она сама мне сказала.

— Она вот-вот должна родить моего ребенка! Она хочет видеть меня! У меня есть какие-то права!

— Я не согласен. Мимолетная интрига, студенческое увлечение, как вы прекрасно знаете. Рут возвратилась ко мне, чтобы родить своего ребенка дома.

— Я ее люблю, я обещал ей прийти!

— Она никогда не говорила о вас. И не нуждается в вас.

— Я нуждаюсь в ней!

— Ах, значит, так! Мечтаете пожить в поместье? Даже стать его хозяином? Так вот почему вы пытаетесь пробраться обходным путем сюда? Боитесь стать перед нами лицом к лицу.

— Меня подвезли до этого места и здесь короче всего пройти. — Он держится оборонительно. Почему этот проклятый тип всегда преследует его?

— И вы не получили диплом, не так ли? — говорит Саймон, словно это важно.

Френсис смотрит на кузена Рут без приязни.

— Это смешно. Я просто хочу повидать Рут. Она попросила меня приехать сюда, и я не слыхал никаких возражений. Если она хочет прервать наши отношения — а я ни на йоту не верю в это, — тогда пусть скажет мне сама.