— Значит, устраиваетесь в качестве советника, так? Работа в саду духовном, посадка здоровья в тело и дух, выпалывание сорняков из прошлого…

— Боже мой, Саймон, если бы вы только слышали себя! Зачем эти слова? Сразу все перепутали.

— Конечно, вы из сильных и неразговорчивых мужчин, и такие фривольности, как собственное мнение, не для вас. Промолчать легко, но это лишь способ уклониться от вопроса.

Кристен некогда так и сказала: «Разговаривать — это не значит проявлять слабость. Почему ты никогда ничего не рассказываешь мне?»

Он не стал спорить.

— Нет, послушайте. Дом держит вас в заточении по какой-то причине, и мне кажется, что он кричит нам все время, что прошлое необходимо каким-то образом исправить. Дом воспользовался книгой Тома и этими призраками, чтобы напомнить нам о прошлом. Дом не выпустит нас, пока вопрос не будет улажен.

— И что мучиться тем, кого он трахнет при этом?

— Что может быть хуже того, что случилось за последние 24 часа? Что может быть хуже, чем смерть Рут? — Бирн знал, что голос его дрожит, но его это не смущало. — Давайте извлечем из этого хоть что-нибудь!

— По-моему, Том все правильно понял, — сказал негромко Саймон. — Необходимо вернуться к источнику, к самому началу.

Элизабет.

Дом переменился. Спустившись вместе с чердака, они едва узнали его.

Сделалось очень холодно. Двери в коридоре распахнулись, и холод истекал из каждой комнаты. И внезапный этот мороз приносил с собой слабый звук — столь тонкий, что он даже казался Бирну воображаемым.

Сперва был самый тихий из смешков, потом зазвучала речь, но слишком невнятно, чтобы можно было разобрать слова. Пара тактов популярной мелодии. Какой же? Коул Портер, Джером Керн? А потом будто прибавили громкость, и звук стал слышен.

В коридоре сделалось шумно, люди засмеялись и заговорили. Первый музыкальный отрывок превратился в симфонию звуков. Пианино, регтайм, Фрэнк Синатра, опера носились по воздуху, словно вырываясь из скверно настроенного приемника. Звякали бокалы, смеялись женщины, ледяными клубами поднимался сигарный дым.

Но лишь тьма выползала из открытых комнат. Вокруг не было никого. В сумраке они с сомнением оглядели друг друга. Саймон пожал плечами и с болезненной улыбкой на лице спросил:

— А вы не забыли на чердаке свою биту?

Бирн покачал головой. Холодная атмосфера извлекала энергию из его тела. Бирн заметил, что оба они дрожат.

Между местом, где они располагались, и площадкой стояли открытыми четыре двери.

Они медленно отправились к первой. Тут женский голос позвал: «Джейми! Наконец!» — и Бирн обнаружил себя в теплых объятиях, прядка волос щекотала его щеку, хлопковая юбка коснулась ноги.

— Где ты была? — спрашивает он, но не собственным голосом, а более высоким, звучащим совсем иначе, и снова с этим уэльским акцентом. Ему страшно, он хочет сохранить свою личность, но она смеется, и ему хочется одного — обнять ее, обнять покрепче.

— Ну, ты всегда такой перекорщик! — Женщина в его руках припадает к нему, выдыхает сладкое тепло и увлекает его в одну из комнат — на дневной свет. Полуденное солнце светит в окно, жаворонок поет где-то над садом, которого он не может узнать. Поверх ее головы, мягких каштановых волос, таких же, как у Рут, он смотрит в окно.

Перед ним парадный сад поместья, но опрятный, с клумбами, засаженными алиссумом и лобелией. Бровки подстрижены, траву косили аккуратными полосами. На краю лужайки тачка, по траве разбросаны вилы, лопаты, лейки.

На дорожке стоит машина, древний «народный форд», только на удивление новый. Но какими-то старомодными кажутся и залитый солнцем сад, и комната, в которой он оказался, и духи женщины, которую он обнимает.

Стены спальни оклеены красивыми полосатыми обоями, усыпанными розами. Постель покрыта сшитым из лоскутов покрывалом, на туалетном столике чаша с ароматической смесью.

— Ты опять ездила к нему? — произносит его странный внутренний голос. — Я ждал тебя. Но неужели ты не могла оставить мне записку или что-нибудь в этом роде? Разве это так трудно сделать?

— Ш-ш-ш! Не будь дурачком. — Она подходит к окну, и у него перехватывает дыхание, когда ветерок принимается теребить ее волосы, такие знакомые, такие родные…

Яркий свет заставляет его закрыть глаза. Он знает, кто перед ним. Та девушка, которую он встретил у озера. Элла, подсказывает рассудок.

— Элла, — говорит странный голос. — Ты прекрасно знаешь, что от него нечего ждать хорошего. Он… он плохой человек.

— А ты слишком чопорный и смешной! Нечего удивляться тому, что моя мать обожает тебя!

Она берет его за руку и притягивает к себе на постель. Он ощущает на своих губах ее мягкие губы, ее язык. Она крепко прижимается к нему, он с пылом обнимает ее. С закрытыми глазами он знает, что она здесь, действительно рядом с ним, рука ее тянется между его ног и потом к пряжке пояса.

Своими собственными руками он охватывает ее груди и припадает ко рту.

Мысли эти принадлежат не ему: почему она ездит к Лайтоулеру, откуда у этого старика такая власть над нею? И тут она говорит — негромко, на ухо:

— А знаешь, я отшила его.

— Что?

— Кузена Питера. Он попробовал перейти к серьезным действиям. Распустил руки. Ух! А мне этого не надо, я его не хочу! Я велела ему поискать какую-нибудь ровесницу.

Он отодвинулся от нее с восторгом и облегчением.

— Элла, мартышка! Как ты посмела!

— Ну! — Она хохочет, дразнит его, извивается под его руками. — Он же просто старый кузен, вот и все.

— Он немногим старше тебя.

— На двадцать лет. Древний старик. И еще мне не нравится это липучее трио, которое повсюду сопровождает его. Алисия — дело другое. Но с меня довольно, давай переменим тему. Иди сюда, Джейми! Дорогой мой, иди ко мне…

И садовник Джеймс Уэзералл — или же Физекерли Бирн — занимается любовью с тенью Эллы Банньер, и не впервые… Да, он знает, что не впервые. Плотью они привыкли друг к другу, к знакам, движениям и тайнам этого акта.

Элла любила Джейми и никогда не спала с Питером Лайтоулером. И отцом ее дочери Рут был Джеймс Уэзералл.

Вновь оказавшись в коридоре, Бирн обнаружил Саймона. Тот улыбался.

— Вот, — сказал он. — Все в порядке, все будет теперь в порядке, правда? Рут мне не родственница, ее папашей был тот сельский парнишка из долин.

— Что вы видели? — Бирн не знал, откуда это могло быть известно Саймону. Там его не было с ними.

Саймон непринужденно припал к притолоке.

— Я вошел в следующую дверь и видел там, как тетя Элла признается матери в своей беременности, — произнес он кротко. — И она обещала ей выйти замуж за Джейми Уэзералла, сказала, что они любят друг друга, и все будет отлично!

— Но они ведь не поженились? — спросил Бирн.

— Записей, конечно, не осталось. — Саймон отодвинулся от стены и наморщил лоб. — Тетя Элла сохранила фамилию Банньер, как и все женщины в семье, но, клянусь, они были женаты. Рут была… словом, Рут есть законная дочь садовника.

Смущало то, что Бирн все прекрасно помнил: запах волос Эллы, мягкую плоть ее бедер, тихие звуки, сопровождавшие их совместное движение.

И все же в глубине души он знал, что занимался любовью с Рут, а не с Эллой. Как здесь перепутано время, подумал он. И мы захвачены им и не можем вырваться. Просто ведьмин котел, в котором все перемешано.

Бирн проговорил:

— Проклятый дом. Надо убираться отсюда.

Саймон все еще улыбался.

— Это всего лишь одна из проблем. Существуют и другие. Здесь можно найти многое.

Он показал на соседнюю дверь.

— Забудьте про всю эту чушь о вращающемся замке Арианрод. Теперь мы попали в руки Синей Бороды. Что откроет нам следующая палата? Тела обезглавленных женщин? Мне войти первым, или вы хотите сделать это?

— Я хочу оказаться вне дома!