Занимались мы три раза в неделю и надеялись в скором времени сражаться друг с другом, изображая лихие бои мушкетеров. Но шли урок за уроком, а о мушкетерских боях не было и намека. Только через месяц нам разрешили надеть защитные нагрудники и маски и встать друг против друга. Да и то только для отработки элементов по команде тренера. Позиция три, защита, перевод, коли. И так в разных вариантах под бдительным оком наставника. В ответ на наш ропот насчет скорейших сражений, он выбрал одного из нас, встал с рапирой напротив и разрешил противнику нападать. Не смотря на весь молодой пыл нападавшего, он быстро получил с десяток уколов от тренера ни разу не сумев достать того. Мы сразу увидели поразительную разницу в действиях новичка и старого бойца. Движения ученика были размашисты и неточны, а наставник действовал скупыми на амплитуду, но удивительно точными движениями. Конец его оружия всегда точно смотрел в грудь нападавшему и колол цель по кратчайшей траектории. Совершенно свежий, без тени усталости, тренер снял маску:

– Всё видели? Ещё минимум полгода отработки приёмов в линии и в парах! И никаких вольных боёв!

И мы выдержали. Всем было понятно, что без закрепленной школы хорошего фехтовальщика не бывает. Много часов проводил тренер, стоя в паре с каждым из нас и по многу раз отрабатывая приемы, поправляя ошибки и объясняя, а чаще просто показывая правильные действия. Никогда он не жаловался на усталость или возраст.

Постепенно из редких его воспоминаний мы немного узнали его историю. Фехтованию он учился еще до революции в кадетском корпусе. Во время Гражданской Войны был в Красной Армии инструктором по штыковому бою. Пару раз он показывал нам, что такое штыковые приемы с учебным карабином. Был он и чемпионом России по фехтованию в первые годы Советской власти. Звали его Василий Павлович Савелов. Не знаю, из какого сословия он выходил, но веяло от него благородством, скромностью, уважением к людям, даже таким школярам, как мы и безграничным терпением. К своим обязанностям тренера он относился со всей серьезностью и отдавал много сил. Да и сама секция была организована по его инициативе, когда ему надоела роль пенсионера, и он пришел в «Динамо» предлагать свои услуги.

Наконец, после года занятий, мы начали проводить между собой турниры по боям на рапирах, параллельно изучая технику боёв на саблях и шпагах. Дошло дело и до городских и областных соревнований. Плохо было только одно. Возраст наставника. Всё чаще, не дождавшись его к началу тренировки, мы шли к нему домой. Он выходил и с извиняющейся улыбкой просил прощения за свою болезнь. Иногда выходила его жена и говорила, что Василий Павлович слег и не встает.

Постепенно занятия сошли на нет, секция закрылась. Да и наш стадион закрыли и на месте спортзала-церквушки выстроили гостиницу. Приехав после первого курса института на каникулы, я узнал, что наш наставник весной умер.

Недавно, покопавшись в интернете, я узнал, что наставник действительно был из дворян. Вот краткая справка о его дореволюционном прошлом.

От занятий фехтованием у меня осталась хорошая реакция, способность к быстрым движениям, глазомер, и память об удивительно светлом и добром человеке.

В пятнадцати километрах от Измаила находится огромное пресное озеро Ялпух. Начинается оно от южной границы Молдавии и тянется на юг более сорока километров, где соединяется с Дунаем коротенькой, в полкилометра, речкой. Ширина озера, его по местному называют лиманом, доходит до пятнадцати километров. Воды его кишат рыбой, раками, по берегам тянутся камышовые заросли, перемежаемые песчаными пляжами. Кстати, на его берегах в 60-е годы снимался фильм «Служили два товарища» с В. Высоцким, О. Янковским и Р. Быковым.

Место мне это памятно чувством безграничной свободы и покоя. Испытывал его я каждое лето, когда мы в компании сверстников 13-16-ти лет отправлялись туда на велосипедах дней на пять.

Берега озера в то время были пустынны. Только в воскресенье на единственный оборудованный кое-как пляж с раздевалками и буфетом выезжала сотня отдыхающих. Для них были организованы несколько рейсов грузовиков с деревянными лавками в кузове. Билет, помню, в обе стороны стоил 20 копеек. Ну а в будние дни берега были полностью необитаемы. Расположенные по берегам, над крутыми откосами, сады, кукурузные посадки и бахчи с арбузами и дынями никто не охранял. Поэтому, из взятого с собой съестного, половину мы привозили обратно. Всё что надо для еды, кроме хлеба, мы находили на месте.

В прибрежных водах рыбаки ставили ловушки на рыбу – плетеные из лозы корзинки, из которых попавшая своим ходом туда рыбка не могла выплыть. Рыбаки их называли вентерями. Улова из одного такого вентеря нам хватало и на уху, и на второе. С ухой мы помню, экспериментировали, добавляя в нее то рис, то горох. Но уплеталось всё с огромным аппетитом после многочасовых купаний, игр с мячом и набегов на сады. Жили мы в самодельных шалашах из кустов бузины под большим абрикосовым деревом. Помню, что приевшись свежими фруктами и виноградом, мы варили компот, варьируя составляющие, и употребляя его, сначала горячим, а на утро холодным.

В один из таких дней в наши молодые и жаждущие действий головы пришла мысль покорить Ялпух в ширину. Мысль была спонтанной, послеобеденной. Встречена она была со всеобщим энтузиазмом. Через пять минут вся наша компания из пяти или шести человек уже плыла перпендикулярно удаляющемуся берегу. Среди нас были пловцы разной степени подготовки. Я был «профессионалом», разрядником и мог без труда продержаться в теплой воде часа 3–4. Остальные, любители, плавать умели, но не очень… Для самых слабых мы взяли с собой большущую черную камеру от грузовика. В нее свободно залазили двое ребят как в лодку, только без дна.

Поначалу мы резвились в воде, продвигаясь всё дальше от берега, перекидывались мячом, ныряли на дно с маской. Но по мере удаления от берега энтузиазм спадал, подкрадывалась легкая пока усталость. Всё чаще приходилось отдыхать, хватаясь руками за камеру или подсовывая под пузо мячик. И когда мы уже отплыли километра за четыре от берега, и прошло часа три нашего путешествия, до нас начало доходить сознание неисполнимости этой авантюры. Никто не хотел сдаваться первым. Пришлось мне включить аргументы за немедленное возвращение. Их я смягчил тем, что уже солнце скоро сядет, и возвращаться с того берега придется ночью…

Да, согласились друзья. Надо было утром рано отплывать. Конечно, все уже поняли, что дистанция нам не под силу, но предложенное мной объяснение устроило самолюбие всей компании. Иногда, уже зимой, вспоминая наш заплыв, кто-то и посетует:

– Надо было утром пораньше…

Теплый, летний Измаильский вечер. Сквер по центру проспекта Суворова. Старый, кряжистый дуб. Ему явно более ста лет. С дуба несутся громкие, истошные голоса. Прислушавшись, можно разобрать слова и мелодию шлягера конца пятидесятых годов, песни из кинофильма «Человек амфибия» – морской дьявол. Это был, наверное, первый отечественный рок-н-ролл. И орали мы его самозабвенно под аккомпанемент двух гитар. На одной наяривал я, на другой мой сосед по дому Витька Моргун. Так мы удовлетворяли естественную в молодые годы жажду громкой, ритмичной, заводной музыки.

С музыкой я дружил. Не занимался ей профессионально, но с удовольствием слушал, подпевал, даже пытался сочинять мелодии. Папа у нас играл на мандолине, домре, гитаре. Играл как любитель, но довольно профессионально. В студентах даже занимался в оркестре народных инструментов. Помню, как он виртуозно исполнял на мандолине Турецкий марш Моцарта. Но больше всего он любил петь, аккомпанируя себе на семиструнной гитаре. О шестиструнной тогда еще не слышали.

Нам с братом тоже хотелось научиться играть. Начали мы с мандолины. Отец показал нам основные приёмы и правила и ушел в очередной рейс. Так что приходилось заниматься без наставника. Первую мелодию я сыграл «Во саду ли, в огороде». Потом пошло полегче и через два-три месяца я имел в репертуаре несколько несложных пьес. Но мандолина была успешно заброшена, и предпочтение было всецело отдано гитаре. Чтобы петь популярные тогда песни достаточно было трех минорных и трех мажорных аккордов.