— Я понимаю, как это больно, — Дерек говорил вполне искренне, словно и вправду знал, каково сейчас Анне. — Понимаю и найду его, но вы должны мне помочь. Просто расскажите мне о Джоне… и я верну его вам.

— Джон самый лучший арниэль. Отец создавал его так, чтобы он был не просто первым, но примером для всех. Идеальным, вы правильно сказали.

В соседней комнате, там, где раньше Брайан Кастерли устроил что-то вроде кабинета, и у стен до сих пор были отпечатки давно унесенной мебели, Дерек хранил несколько ящиков с консервами и галетами, и теперь они устроили настоящий пир: куски индейки в собственном соку, печенья и чай. Анна, кажется, ела не потому, что была голодна — Дерек готов был поклясться, что она открывает вторую консервную банку, чтобы заполнить пустоту, возникшую в душе.

Пусть ест. Рабочий опыт Дерека подсказывал, что невозможно одновременно есть и переживать.

— Иногда мне кажется, что отец вложил в него не просто все свое мастерство. Не просто самые лучшие и дорогие артефакты. Он будто умудрился поместить в Джона часть своего таланта. Часть души, — Анна откусила от печенья, прожевала и спросила: — Что, святая мать наша церковь казнит меня за такие речи?

Дерек усмехнулся. Неужели Анна и правда была влюблена? В куклу, в игрушку — да нет, бред какой-то. А спать с этой куклой не бред? Или же это просто часть работы исследователя — все изучить до конца, до самого края?

Дерек решил, что пока не будет об этом спрашивать.

— Не казнит, конечно. Пока церковь радуется тому, что человек растет в своих трудах и величии, — ответил он.

— Джон тоже рос. Я видела, что ему нравится учиться. Он с интересом и охотой узнавал что-то новое, брал книги в библиотеке, говорил со всеми, кого встречал. У него будто был призыв в душе — постичь этот мир. Не просто потому, что ему это велит набор команд. Потому, что ему нравится.

— И вас он постиг так же? — спросил Дерек и тотчас же мысленно выругал себя за это. Анна нахмурилась, и он предложил: — Если вам будет легче, можете снова меня ударить. Я это заслужил, понимаю.

Некоторое время она молчала. Кусок печенья едва заметно подрагивал в пальцах.

— Нет, — наконец сказала Анна. — Нет, не будет. Потому что… не знаю, поймете ли вы, но я… Я видела, что это настоящее. Что это не просто желание узнать человека, это желание узнать меня. Потому что я это я, потому что меня можно полюбить. А теперь я понимаю, что была лишь частью его программы познания мира. Вот и все. Он не вернется, ему незачем возвращаться. Он сейчас познает что-то еще. Перед ним весь мир, зачем ему я?

Дереку вдруг стало жаль ее, эту решительную и отчаянную девчонку, хотя он прекрасно понимал, что ей не нужна была его жалость.

— Хорошо, — кивнул Дерек. — Так что же именно он познавал?

— В нем было столько доброты… — ответила Анна так, словно Дерека здесь не было, и она говорила сама с собой. — Он часто проводил время с приютскими детьми. Играл с ними, читал книги. Я была в том приюте, Джон туда не заглядывал. Он еще очень любил театр. Покупал недорогой билет и смотрел все, что показывали. Комедии, драмы, все равно. Ему были интересны актеры.

— В театр заглядывали?

— Конечно. Он не приходил.

Дерек вдруг подумал, что давно не был на каком-нибудь хорошем спектакле. Представлений ему хватало и на работе — иногда ведьмы откалывали такое, что хоть помещай в роман.

— На какой пьесе вы с ним были вместе?

— На “Невесте в загородном доме”. Джону так понравилась пьеса, что мы ходили на нее трижды, — Анна вздохнула — вспомнила, должно быть, себя, сильную, уверенную и умную, в компании изобретения своего отца, идеального мужчины. Дерек видел дагерротипический снимок Джона — Гейб Коннор и правда постарался слепить идеал. Густые темные волосы с легкой волной, пристальный взгляд голубых глаз — и кто придумал, что сочетание темной шевелюры и светлой радужки это аристократично? — прямой ровный нос, волевая линия рта и подбородок с ямочкой, все черты сильные и энергичные, этот Джон А-один познает всех девушек и дам столицы без всяких усилий.

Нет, ну как вообще можно влюбиться в куклу? Даже в такую, как Джон А-один.

Дерек вдруг обнаружил, что завидует. Кукле.

— Я вот сейчас думаю, что делать, — сказал он, пытаясь совладать со своей сердитой завистью. Да, не всем бог дал героическую внешность и высокий рост, с этим ничего не поделаешь, но смириться трудно. — Я бы сходил в театр — может, мне повезло бы больше, чем вам. Но как вас оставить? Вы как дитя малое, лучше под присмотром.

Анна фыркнула. Задрала нос, сразу же сделавшись совершенно очаровательной.

— А как вы на службу собираетесь ходить? — спросила она, не скрывая своего презрения.

— Да вот я и думаю… — вздохнул Дерек. — Вам нужна защита, а я пока не знаю, как все устроить.

— Сюда никто не придет, — сказала Анна. — Тут сугробы по колено по всей улице.

Дерек усмехнулся. Сугробы были не то что по колено — по развилку, и сейчас снег старательно заметал их с Анной следы.

— Я оставлю вам защитный артефакт, — сказал он и полез в свой рюкзак. Походный мешочек с серебряными пластинками сам скользнул в ладонь, и Дерек уловил гудение и вибрацию: все артефакты были заряжены и готовы к работе. Он растянул тесемки, извлек одну из пластинок и, протянув Анне, показал: — Если что, жмите на этот завиток. Нападающего отбросит.

Анна понимающе кивнула, спрятала артефакт в кармашек платья и вздохнула:

— Жаль, у меня сегодня его не было… Слушайте, вы собираетесь в театр в таком виде?

Сказано было так, что Дерек сразу же ощутил себя нищим, который вознамерился войти во дворец в грязных калошах. Анна смотрела вроде бы без презрения, но сразу же становилось ясно: Дерек до нее не дотягивает и никогда не дотянет.

Он о многом хотел рассказать — это был неожиданный и резкий душевный порыв. О том, как рано осиротел и провел детство в столичных трущобах и подвалах и с тех пор страшно боится и подвалов, и погребов. О том, как опекуны отправили его работать на фабрику, где производили гуталин и били в голову, если не получалось сделать дневную норму — когда девятилетний Дерек узнал, что его первый заработок пустили на платье для родной дочери, то упал в обморок. О том, как сбежал от опекунов и несколько лет провел в инквизиционном общежитии — скверном месте с тараканами, дешевой выпивкой и драками. Впрочем, Анне об этом незачем знать. Возможно, она ничего плохого и не имела в виду.

— А что со мной не так? — ответил Дерек вопросом на вопрос. Анна улыбнулась и, сунув руку в свою сумку, извлекла расческу и какой-то флакон с розовой жидкостью.

— Переоденьтесь в приличное, — приказала она. — И я вас причешу по-человечески.

Дерек усмехнулся — надо же, причешет. По-человечески. Ему страшно захотелось щелкнуть Анну по носу — просто ради того, чтобы она этот нос не задирала. Не то место, не то время и не те обстоятельства. Он достал из рюкзака чистую рубашку и принялся расстегивать пуговицы — на щеках Анны сразу же появился румянец, и Дерек подумал: к чему так краснеть, ведь не невинная девица!

— Может, вы все-таки выйдете? — ледяным тоном спросила Анна. Дерек пожал плечами — снял одну рубашку, надел другую, накрахмаленную, без единой складки.

— Зачем? Вы уже рассмотрели все мои достоинства, когда я был в гостях у прелестной Дженни, — ответил он. — А в других комнатах слишком много магии Кастерли. Не хочу обгореть.

Румянец Анны сделался еще гуще.

— А спать вы где собираетесь? — спросила она, бросив быстрый взгляд на кровать, и Дерек ощутил язвительное торжество.

— Здесь, конечно. Где же еще? Разделим сегодня ложе.

— Вы невыносимы! — воскликнула Анна. — Знаете об этом?

— Разумеется, — парировал Дерек. — Но я при всей своей невыносимости на вашей стороне. Что вы там собирались сделать, причесать меня? Приступайте, я всецело в вашем распоряжении.

Анна вздохнула и, показав Дереку расческу, забралась на кровать, устроившись у него за спиной. От девушки веяло теплом и чем-то сладким, словно в руках она держала пирог с клубникой. Дереку сделалось не по себе — он сам не знал, почему.