ОБВИНЯЕМАЯ. — И все же я отрицаю этот факт.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — После вашего заточения в Тампле вы не заказывали свой портрет?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Да, с меня написали портрет пастелью.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не затворялись ли вы с художником и не пользовались ли этим предлогом для того, чтобы узнавать о происходящем в Законодательном собрании и в Конвенте?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как зовут этого художника?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Это Куастье, польский художник, более двадцати лет тому назад обосновавшийся в Париже.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Где он живет?

ОБВИНЯЕМАЯ. — На улице Кок-Сент-Оноре.

Заслушивают другого свидетеля.

АНТУАН ФРАНСУА МОЭЛЬ, бывший заместитель прокурора Коммуны при судах муниципальной исправительной полиции, показывает, что трижды находился на дежурстве в Тампле: один раз подле Людовика Капета, и два раза подле членов его семьи; он не заметил ничего особенного, кроме обычного у женщин внимания к человеку, которого видишь впервые; он вернулся туда снова в марте сего года. Там играли в разные игры, и заключенные приходили иногда посмотреть на игру, но никогда не разговаривали; короче, он решительно заявляет, что никогда не имел никаких тесных отношений с обвиняемой во время своего дежурства в Тампле.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — У вас есть какие-нибудь замечания по поводу показаний свидетеля?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Я должна заметить, что никогда не имела бесед со свидетелем.

Заслушивают другого свидетеля.

РЕНЕ СЕВЕН, в замужестве ШОМЕТТ, показывает, что она знает обвиняемую вот уже шесть лет, поскольку состояла у нее на службе в качестве младшей горничной; однако ей неизвестен ни один из фактов, приведенных в обвинительном заключении, если не считать того, что десятого августа она видела, как король проводил смотр швейцарских гвардейцев. По ее словам, это все, что она знает.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетельнице. — Были ли вы во дворце в момент отъезда королевской семьи в Варенн?

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Да, но я ничего об этом не знала.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В какой части дворца вы ночевали?

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — В конце павильона Флоры.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Слышали ли вы в ночь с девятого на десятое августа гул набата и сигнал общей тревоги?

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Нет, я спала под самой крышей.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как?! Вы спали под самой крышей и не слышали набата?

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Да, я была больна.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А как же тогда вы оказались на королевском смотре?

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я была на ногах с шести часов утра.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как?! Вы были больны и встали в шесть часов утра!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Дело в том, что я услышала шум.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Во время смотра вы слышали крики «Да здравствует король!» и «Да здравствует королева!»?

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я слышала, как с одной стороны кричали: «Да здравствует король!», а с другой — «Да здравствует нация!»

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Видели ли вы накануне необычные сборища швейцарских гвардейцев и негодяев, которые надели их мундиры?

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — В тот день я не спускалась во двор.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но ведь для того, чтобы поесть, вам пришлось спуститься?

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я не спускалась: еду мне принес кто-то из слуг.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но хотя бы этот слуга должен был рассказать вам о том, что происходит?

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я ни о чем с ним не говорила.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Складывается впечатление, что вы провели всю свою жизнь при дворе и овладели там умением скрытничать. Как зовут женщину, заботившуюся о кружевах обвиняемой?

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. — Я с ней не знакома; я лишь слышала о некой госпоже Коне, которая чинит кружева и занимается одеждой детей.

Свидетельница указывает место жительства упомянутой госпожи Коне, после чего общественный обвинитель требует незамедлительно принять постановление о ее принудительном приводе, что трибунал и делает.

Продолжается допрос свидетелей.

ЖАН БАТИСТ ВЕНСАН, строительный подрядчик, показывает, что в качестве члена общего совета Коммуны состоял на дежурстве в Тампле, но никогда не имел бесед с обвиняемой.

НИКОЛА МАРИ ЖАН БЮНЬО, архитектор и член Коммуны, показывает, что, призванный своими коллегами надзирать за узниками Тампля, он никогда не забывался до такой степени, чтобы вести беседы с заключенными, а тем более с обвиняемой.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Не запирали вы в одной из башенок младшего Капета и его сестру на то время, пока вы и кто-то из ваших коллег вели беседу с обвиняемой?

СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не предоставляли ли вы заключенным возможность узнавать новости посредством выкриков газетных разносчиков?

СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Слышали ли вы о том, что обвиняемая вознаградила Тулана, подарив ему золотой коробок?

СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.

ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не имела никаких бесед со свидетелем.

Заслушивают другого свидетеля.

ФРАНСУА ДАНЖЕ, полицейский администратор, показывает, что много раз состоял на дежурстве в Тампле, но ни разу за все это время ему не приходилось вести беседы или частные разговоры с заключенными.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не сажали ли вы когда-либо младшего Капета себе на колени? И не говорили ли вы ему: «Хотел бы я увидеть вас на месте вашего отца»?

СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — После того как обвиняемая была заключена в Консьержери, не предоставляли ли вы нескольким вашим друзьям доступа в ее камеру?

СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Какого мнения вы придерживаетесь в отношении обвиняемой?

СВИДЕТЕЛЬ. — Если она виновна, то ее следует судить.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Считаете ли вы ее патриоткой?

СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Считаете ли вы, что она способна признать Республику?

СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.

Переходят к допросу другого свидетеля.

ЖАН БАТИСТ МИШОНИ, лимонадчик, член Коммуны 10 августа и полицейский администратор, показывает, что он знает обвиняемую, поскольку 2 августа сего года вместе со своими коллегами перевозил ее из Тампля в Консьержери.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Не предоставляли ли вы кому-нибудь доступа в камеру обвиняемой с тех пор, как она находится в этой тюрьме?

СВИДЕТЕЛЬ. — Прошу простить меня, но я предоставлял его Жиру, содержателю пансиона в предместье Сен-Дени; еще одному из моих друзей, художнику; гражданину…, администратору государственного имущества, и еще одному из моих друзей.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Несомненно, вы предоставляли его и другим лицам?

СВИДЕТЕЛЬ. — Вот факт, как он есть, ибо я обязан и хочу рассказать здесь всю правду. В день Святого Петра я оказался в доме у сьера Фонтена, где собралась хорошая компания, а именно три или четыре депутата Конвента; среди прочих гостей там находилась гражданка Дютийёль, которая пригласила гражданина Фонтена отметить день Святой Магдалины у нее дома, в Вожираре, и при этом добавила, что гражданин Мишони не будет там лишним. Когда я спросил ее, откуда она меня знает, гражданка Дютийёль ответила, что она видела меня в мэрии, куда ее призвали дела. Когда указанный день наступил, я отправился в Вожирар и застал там многочисленную компанию. После обеда разговор зашел о тюрьмах, и кто-то упомянул Консьержери, сказав: «Ведь там находится вдова Капет; говорят, она сильно изменилась и волосы у нее стали совершенно белыми». Я ответил, что волосы у нее и правда стали седеть, однако чувствует она себя хорошо. Один гражданин из числа гостей изъявил желание увидеть узницу; я пообещал ему удовлетворить это желание и выполнил свое обещание. На другой день гражданка Ришар спросила меня: «А вы знаете человека, которого приводили вчера?» Я ответил ей, что знаю его лишь постольку, поскольку виделся с ним в доме одного из моих друзей. «Ну так вот, — сказала она мне, — говорят, что это бывший кавалер ордена Святого Людовика». Одновременно она вручила мне исписанный, а вернее, исколотый булавкой маленький клочок бумаги; и тогда я ответил ей: «Клянусь вам, что никого сюда больше приводить не буду».