СВИДЕТЕЛЬ. — Я слышал это в то время.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Это по приказу Антуанетты вы оставили армию в том состоянии, в каком она оказалась?

СВИДЕТЕЛЬ. — Я полагаю, что никоим образом не заслуживаю упрека в этом отношении, поскольку в то время, когда я оставил министерство, французская армия находилась на вполне достойном уровне.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Так это для того, чтобы поставить ее на достойный уровень, вы уволили тридцать тысяч состоявших в ней патриотов, заставляя их платить за желтый отпускной билет с целью напугать таким примером защитников отчизны и помешать им отдаться порывам патриотизма и любви к свободе?

СВИДЕТЕЛЬ. — Все это, если можно так выразиться, чуждо министру. Увольнение солдат его не касается; в таких делах участвуют начальники отдельных воинских частей.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но ведь вы были министром и должны были заставлять начальников отдельных воинских частей отчитываться перед вами за подобные действия, чтобы знать, верные они или ошибочные?

СВИДЕТЕЛЬ. — Я не думаю, что хоть один солдат вправе пожаловаться на меня.

Свидетель Лабенет просит предоставить ему возможность изложить один факт. Он заявляет, что является одним из тех, кого Ла Тур дю Пен удостоил желтого увольнительного билета, подписанного им собственноручно, и произошло это потому, что в полку, где он служил, ему приходилось разоблачать аристократические замашки господ франтов, которых было там полно и которые именовались старшими офицерами. Он отмечает, что был унтер-офицером, и свидетель, возможно, вспомнит его как капрала по прозвищу ПРОЗОРЛИВЫЙ из полка ***.

ЛА ТУР ДЮ ПЕН. — Сударь, я никогда не слышал о вас.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Обвиняемая обязывала вас, во время вашего министерства, передавать ей точные данные о личном составе французской армии?

СВИДЕТЕЛЬ. — Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Обвиняемая говорила вам, как она хотела их использовать?

СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Где теперь ваш сын?

СВИДЕТЕЛЬ. — В поместье близ Бордо или в самом Бордо.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Когда вы требовали у свидетеля данные о личном составе армии, это делалось не для того, чтобы передать их королю Богемии и Венгрии?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Поскольку эти сведения были доступны для всех, то не было никакой надобности в том, чтобы я передавала их ему: он вполне мог узнать их из газет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Что же тогда заставляло вас требовать эти данные?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Когда пошли слухи, что Национальное собрание хочет провести преобразования в армии, я пожелала узнать личный состав полков, которые должны были быть распущены.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не злоупотребляли ли вы влиянием, которое имели на мужа, для того, чтобы вытягивать из него боны на имя государственной казны?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Никогда.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Где же вы тогда брали деньги на то, чтобы построить и обставить Малый Трианон, где вы устраивали празднества, всегда становясь на них богиней?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Из средств, которые были для этого предназначены.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Эти средства, по-видимому, были значительными, ведь Малый Трианон должен был стоить колоссальных денег?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Вполне возможно, что Малый Трианон стоил огромных денег, вероятно больше, чем я бы того желала; в издержки втягивались постепенно; впрочем, я более всех желаю, чтобы было расследовано, что там произошло.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не там ли, в Малом Трианоне, вы впервые встретились с женщиной по имени Ламотт?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Я никогда не виделась с ней.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не была ли она вашей жертвой в истории с пресловутым ожерельем?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Она не могла таковой быть, поскольку я не была с ней знакома.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Стало быть, вы упорно отрицаете, что были знакомы с ней?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Запирательство не входит в мои планы; я сказала правду и буду говорить ее впредь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вы ли решали, кого назначить на министерские посты и другие гражданские и военные должности?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не было ли у вас списка лиц, которым вы хотели предоставить должности, с пояснительными заметками в рамке под стеклом?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вынуждали ли вы ряд министров брать на вакантные должности лиц, которых вы указывали?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вынуждали ли вы министров финансов предоставлять вам денежные средства и, если кто-нибудь из них противился этому, не угрожали ли вы им, выказывая крайнее негодование?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Никогда.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не просили ли вы Верженна передать шесть миллионов ливров королю Богемии и Венгрии?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.

Заслушивают другого свидетеля.

ЖАН ФРАНСУА МАТЕ, тюремный смотритель башни Тампля, показывает, что по случаю песенки, припевом которой служат слова «Эх, припомнишь ты обратный из Варенна путь!», он сказал Луи Шарлю Капету: «Ты помнишь обратный путь из Варенна?» — «О да, я хорошо его помню», — произнес тот, а затем, будучи спрошенным, как за ним пришли, чтобы увезти его туда, ответил, что его вынули из кровати, где он спал, нарядили девочкой и сказали ему: «Мы едем в Монмеди!»

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Не замечали ли вы во время вашего пребывания в Тампле короткости отношений, существовавшей между некоторыми членами Коммуны и заключенными?

СВИДЕТЕЛЬ. — Замечал, а однажды слышал, как по поводу новых выборов, проведенных для формирования окончательного состава муниципалитета, Тулан говорил обвиняемой: «Сударыня, меня не переизбрали, поскольку я гасконец».

Я замечал, что Лепитр и Тулан часто приходили вместе и тотчас поднимались наверх, говоря: «Давай поднимемся и подождем наших коллег наверху». В другой раз я видел, как Жобер вручает обвиняемой восковые медальоны; дочь Капета уронила один из них, и он сломался.

Свидетельствующий входит затем в подробности истории со шляпой, найденной в шкатулке у Елизаветы и т. д.

ОБВИНЯЕМАЯ. — Я заявляю, что медальонов, о которых говорит свидетель, было три; тот, что упал и разбился, был портретом Вольтера; второй представлял собой изображение Медеи, а третий — цветов.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Не давали ли вы Тулану золотой коробок?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Не давала ни Тулану, ни кому-либо другому.

Свидетель Эбер заявляет, что один из офицеров полиции принес ему от имени Коммуны донос, подписанный двумя служащими налогового бюро, главой которого был Тулан, и удостоверяющий данный факт самым очевидным образом, поскольку Тулан сам похвалялся этим в бюро; донос был отправлен в управление полиции, несмотря на возражения свидетельствующего и Шометта, и больше о нем ничего слышно не было.

Заслушивают другого свидетеля.

ЖАН БАТИСТ ГАРНЕРЕН, бывший секретарь Комиссии двадцати четырех, показывает, что, имея поручение провести описание и разборку бумаг, найденных в доме Септёя, он увидел среди упомянутых бумаг бон примерно на восемьдесят тысяч ливров, подписанный Антуанеттой, в пользу бывшей Полиньяк, а также вексель, относившийся к некоему Лазаю, и еще один документ, удостоверявший, что обвиняемая продала свои бриллианты, чтобы передать вырученные средства французским эмигрантам. Свидетельствующий заявляет, что он сразу же передал все упомянутые документы в руки Валазе, члена комиссии, которому было поручено составить обвинительный акт против Людовика Капета, но не без удивления узнал впоследствии, что в докладе, поданном Национальному конвенту, Валазе ни слова не сказал о документах, подписанных Марией Антуанеттой.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — У вас есть какие-нибудь возражения против показаний свидетеля?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Я настаиваю, что не подписывала никаких бонов.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Известен ли вам человек по имени Лазай?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Каким образом он стал вам известен?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Я знаю его как морского офицера и видела его в Версале, где он появлялся при дворе, как и многие другие.