ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто он по национальности?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Швед.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Это не Ферзен, полковник бывшего Королевского Шведского полка, проживавший в Париже, на Паромной улице?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему вы путешествовали под именем русской баронессы?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Потому что выехать из Парижа иначе было невозможно.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто обеспечил вас паспортом?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Министр иностранных дел, к которому я обратилась с этой просьбой.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему вы покинули Париж?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Потому что этого пожелал король. Заслушивают другого свидетеля.
ПЬЕР ЖОЗЕФ ТЕРРАСОН, служащий канцелярии министерства юстиции, показывает, что, находясь в момент возвращения королевской семьи из поездки, известной под названием Вареннской, на крыльце бывшего дворца Тюильри, он видел, как обвиняемая, выйдя из кареты, бросила до крайности мстительный взгляд на национальных гвардейцев, конвоировавших ее, и на всех прочих граждан, стоявших на ее пути; это заставило свидетельствующего подумать, что она настроена на месть. И действительно, какое-то время спустя произошла бойня на Марсовом поле. Он добавляет, что Дюрантон, с которым они были весьма тесно связаны в Бордо, ибо вместе занимались там одним и тем же видом деятельности, говорил ему, будучи министром юстиции, что обвиняемая противилась тому, чтобы бывший король утвердил различные указы, и тогда он разъяснил ей, что дело намного серьезнее, чем она думает, и что эти указы должны быть срочно утверждены; его слова оказали воздействие на обвиняемую, и король утвердил указы.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — У вас есть какие-нибудь возражения против показаний свидетеля?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я уже говорила, что никогда не присутствовала в совете.
Заслушивают другого свидетеля.
ПЬЕР МАНЮЭЛЬ, литератор, свидетельствует против обвиняемой, заявляя при этом, что никогда не имел ни с ней, ни с другими членами семьи Капета никаких отношений, за исключением того времени, когда он был прокурором Коммуны и несколько раз являлся в Тампль, чтобы исполнить принятые указы, но у него никогда не было личных бесед с женой бывшего короля.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к свидетелю. — Вы были администратором полиции?
СВИДЕТЕЛЬ. — Да.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но ведь, занимая эту должность, вы должны были иметь отношения с королевским двором?
СВИДЕТЕЛЬ. — Отношения с двором поддерживал мэр. Что же касается меня, то я целыми днями, если можно так выразиться, находился в тюрьме Ла-Форс, где из соображений человечности делал для заключенных все от меня зависящее.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В то время Людовик Капет хвалил администрацию полиции?
СВИДЕТЕЛЬ. — Администрация полиции была разделена на пять отделений, одно из которых отвечало за продовольствие; именно этому отделению Людовик Капет расточал похвалы.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Можете вы сообщить какие-нибудь подробности, относящиеся к событиям двадцатого июня?
СВИДЕТЕЛЬ. — В тот день я покинул свой пост лишь на очень короткое время, поскольку народ испытал бы досаду, не видя на месте одного из главных городских чиновников; я отправился в дворцовый сад и поговорил там с несколькими гражданами, не исполняя при этом никаких должностных обязанностей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Изложите известные вам сведения о том, что происходило во дворце в ночь с девятого на десятое августа.
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не покидал поста, на который назначил меня народ, и всю ночь оставался в помещении прокуратуры Коммуны.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но вы очень тесно связаны с Петионом, так что он должен был рассказать вам о том, что там происходило.
СВИДЕТЕЛЬ. — Я был его другом, ибо работал вместе с ним и питал к нему уважение, но если бы мне было известно, что он обманывает народ и вступил в сговор с королевским двором, я лишил бы его своего уважения. По правде сказать, он говорил мне, что двор готовился к десятому августа, чтобы восстановить королевскую власть.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Было ли вам известно о том, что хозяева дворца отдали приказ стрелять в народ?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я узнал это от командира караула, честного республиканца, явившегося ко мне с этим известием. Я тотчас же вызвал главнокомандующего вооруженными силами и в качестве прокурора Коммуны недвусмысленно запретил ему стрелять в народ.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Но как же случилось, что вы, человек, только что заявивший, что в ночь с девятого на десятое августа не покидали поста, на который назначил вас народ, спустя какое-то время оставили почетную должность законодателя, на которую вас призвало его доверие?
СВИДЕТЕЛЬ. — Увидев грозы, назревающие в лоне Конвента, я удалился; мне показалось за лучшее следовать морали Томаса Пейна, проповедника республиканизма; я желал, как и он, утвердить царство свободы и равенства на незыблемых и прочных основах; я мог менять средства достижения этой цели, но намерения мои всегда были чисты.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как! Вы называете себя честным республиканцем, вы говорите, что любите равенство и при этом предлагали воздать Петиону почести, равнозначные этикету монархии?!..
СВИДЕТЕЛЬ. — Вовсе не Петиону, который был председателем всего лишь две недели, а председателю Национального конвента желал воздавать я почести, и вот каким образом: мне хотелось, чтобы впереди него шли пристав и жандарм, а граждане, находящиеся на трибунах, вставали при его появлении. Но в то время были произнесены речи куда лучше моей, и я отказался от своих предложений.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Знаете ли вы имена тех, от кого стало известно об опасностях, угрожавших Петиону во дворце?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет, я знаю лишь, что уведомили об этом Законодательное собрание несколько депутатов.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему вы брали на себя смелость входить в Тампль, а главное, в покои, именовавшиеся королевскими, одному?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я никогда не позволял себе входить в покои узников одному; напротив, меня всегда сопровождали несколько комиссаров, находившихся там на дежурстве.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Почему вы проявляли заботу о слугах обвиняемой, отдавая им предпочтение перед другими заключенными?
СВИДЕТЕЛЬ. — Когда находившаяся в тюрьме Ла-Форс дочь Турзель полагала, что ее мать мертва, а мать думала то же самое о дочери, я и правда воссоединил их, руководствуясь человеколюбием.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Поддерживали ли вы переписку с Елизаветой Капет?
СВИДЕТЕЛЬ. — Нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Вы когда-либо имели в Тампле частную беседу со свидетелем?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.
Заслушивают другого свидетеля.
ЖАН СИЛЬВЕН БАЙИ, литератор, показывает, что никогда не имел никаких отношений с семьей бывшего короля; он публично заявляет, что факты, содержащиеся в обвинительном акте и касающиеся показаний Луи Шарля Капета, являются абсолютно ложными; в связи с этим свидетель заявляет, что за несколько дней до бегства Людовика, когда пошли упорные слухи о возможном отъезде королевской семьи, он уведомил об этом Лафайета и посоветовал ему принять необходимые меры.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Состояли вы в связи с Пасторе и Рёдерером, бывшими генеральными прокурорами-синдиками департамента?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не имел с ними никаких других связей, кроме тех, что существуют между магистратами.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вы ли вместе с Лафайетом основали клуб, известный под названием Клуба тысяча семьсот восемьдесят девятого года?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я не был его основателем, и состоял в нем лишь потому, что в него входили мои друзья-бретонцы. Они пригласили меня стать его членом, сказав, что это стоит всего пять луидоров; я дал их и был принят, но после этого присутствовал там всего лишь на двух обедах.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Присутствовали ли вы на тайных сборищах, устраивавшихся в доме бывшего Ларошфуко?
СВИДЕТЕЛЬ. — Я никогда не слышал о тайных сборищах в его доме. Возможно, они и были, но я ни на одном из них не присутствовал.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Если вы не присутствовали на тайных сборищах, то почему, когда Учредительное собрание своим указом от девятнадцатого июня тысяча семьсот девяностого года хотело дать победителям Бастилии неопровержимое доказательство признательности со стороны великой нации и вознаградить их за мужество и рвение, поставив на видное место среди их братьев в день праздника Федерации на Марсовом поле, почему, повторяю, вы разжигали рознь между ними и бывшими французскими гвардейцами, их братьями по оружию, а затем жаловались на их собраниях и заставляли их приносить обратно награды, которыми они были удостоены?
