Младший Капет назвал тринадцать человек, так или иначе помогавших поддерживать эти тайные сношения; он сообщил, что слышал, как один из них, заперев его в башенке вместе с сестрой, говорил его матери: «Я обеспечу вас возможностью узнавать новости, посылая каждый день к башне газетного разносчика, который будет выкрикивать заголовки "Вечерней газеты"».

И, наконец, когда Симон захватил врасплох младшего Капета, физическое состояние которого ухудшалось с каждым днем, за непристойным и пагубным для его здоровья рукоблудием, и спросил ребенка, кто научил его этому преступному занятию, тот ответил, что знакомству с этой пагубной привычкой он обязан матери и тетке.

Свидетель заявляет, что из признаний младшего Капета, данных в присутствии мэра Парижа и прокурора Коммуны, следует, что две эти женщины часто заставляли его ложиться между ними и он подвергался при этом проявлениям самого разнузданного распутства; стало быть, судя по тому, что сказал сын Капета, не приходится сомневаться, что имело место кровосмесительное совокупление матери и сына.

Есть основание полагать, что это преступная утеха была продиктована не желанием удовлетворить похоть, а политическими мотивами — надеждой истощить здоровье этого ребенка, которому, как им еще грезилось, суждено было занять трон и право господствовать над моралью которого они хотели обеспечить себе подобным образом; вследствие усилий, к каким понуждали ребенка, у него случилась грыжа, так что ему пришлось носить бандаж; но, после того как его разлучили с матерью, он вновь обрел крепкое здоровье и бодрость.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Что вы имеете ответить на это показание свидетеля?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не имею никакого представления о фактах, о которых говорит Эбер; я знаю лишь, что упомянутое им изображение сердца дала моему сыну его сестра; что же касается шляпы, о которой идет речь, то она еще при жизни короля была подарена им его сестре.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Когда полицейские администраторы Мишони, Жобер, Марино и Мишель появлялись у вас, они приводили с собой кого-нибудь?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Да, они никогда не приходили одни.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Сколько людей они приводили с собой каждый раз?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Иногда трех или четырех.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А сами эти люди были полицейскими администраторами?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Это мне неизвестно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Когда Мишони и прочие полицейские администраторы появлялись у вас, они были опоясаны шарфами?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не помню этого.

В ответ на заданный свидетелю Эберу вопрос, известно ли ему, насколько добросовестно полицейские администраторы несли свою службу, он говорит, что точного представления об этом у него нет, но, в связи с только что прозвучавшими признаниями обвиняемой, отмечает, что члены семьи Капета во время своего пребывания в Тампле были осведомлены обо всем, что происходило в городе; они знали всех муниципальных чиновников, ежедневно приходивших нести там службу, равно как обстоятельства личной жизни каждого из них и характер их служебных обязанностей.

Гражданин Эбер заявляет, что из памяти у него выпал важный факт, заслуживающий того, чтобы обратить на него внимание граждан присяжных. Факт этот говорит о политических расчетах обвиняемой и ее золовки. После смерти Капета две эти женщины обращались с младшим Капетом с такой же почтительностью, как если бы он был королем. Сидя за обеденным столом, он обладал старшинством над матерью и теткой. Ему всегда первому подавали блюда, и он занимал почетное место.

ОБВИНЯЕМАЯ. — Вы это видели?

ЭБЕР. — Нет, не видел, но подтвердить это может весь муниципалитет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — Испытали ли вы радостный трепет, увидев, что вместе с Мишони в вашу камеру в Консьержери входит человек с гвоздикой в петлице?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Не видя за все тринадцать месяцев своего заточении ни одного знакомого лица, я затрепетала от страха, как бы этот человек не подверг себя опасности связью со мной.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Он был одним из ваших агентов?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Находился ли он в бывшем дворце Тюильри двадцатого июня?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И, несомненно, в ночь с девятого на десятое августа?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Не помню, чтобы я видела его там в ту ночь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не говорили ли вы в беседе с Мишони о своих опасениях в случае, если его не изберут в новый муниципалитет?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Да, говорила.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Какой же у вас был повод для этих опасений?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Дело в том, что он человечно относился ко всем узникам.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не говорили ли вы ему в тот же самый день: «Возможно, я вижу вас в последний раз»?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Да, говорила.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — И почему вы это ему сказали?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Это выражало общую тревогу всех узников.

ПРИСЯЖНЫЙ. — Гражданин председатель, я призываю вас заметить обвиняемой, что она не ответила на слова гражданина Эбера по поводу того, что происходило между ней и ее сыном.

Председатель обращается с этим вопросом к обвиняемой.

ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не ответила на эти слова потому, что сама природа отказывается отвечать на подобное обвинение, брошенное матери. (Обвиняемая выглядит в эту минуту крайне взволнованной.) Я взываю ко всем матерям, которые находятся здесь!

Продолжается заслушивание свидетелей.

АВРААМ СИЙИ, нотариус, показывает, что, когда он находился на дежурстве в бывшем дворце Тюильри в ночь с 20 на 21 июня 1791 года, мимо него около шести часов вечера прошла обвиняемая, сказав ему, что она хочет прогуляться вместе с сыном, после чего он поручил сьеру Ларошу сопровождать ее; позднее на его глазах Лафайет пять или шесть раз в течение вечера являлся к Гувьону, а около десяти часов был дан приказ закрыть все двери, кроме той, что выходила во двор, именовавшийся прежде двором Принцев; утром вышеупомянутый Гувьон вошел в комнату, где находился свидетельствующий, и, с довольным видом потирая руки, произнес: «Они убежали!», а затем вручил ему пакет, который свидетель отнес в Учредительное собрание, где Богарне, председатель Собрания, дал ему расписку в получении.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — В котором часу Лафайет вышел в ту ночь из дворца?

СВИДЕТЕЛЬ. — За несколько минут до полуночи.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, обращаясь к обвиняемой. — В котором часу вы вышли из дворца?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Я уже говорила: без четверти двенадцать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы вышли вместе с Людовиком Капетом?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Нет, он вышел прежде меня.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Каким образом он покинул дворец?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Пешком, через главные ворота.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — А ваши дети?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Они вышли за час до этого вместе со своей гувернанткой и ждали нас на Малой площади Карусель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как зовут эту гувернантку?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Де Турзель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто был в это время с вами?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Три телохранителя, которые сопровождали нас и вернулись вместе с нами в Париж.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Как они были одеты?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Так же, как и по возвращении.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Ну а как были одеты вы?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Я была в том же платье, что и по возвращении.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Сколько человек были осведомлены о вашем отъезде?

ОБВИНЯЕМАЯ. — В Париже о нем были осведомлены только три телохранителя, однако вдоль нашего пути Буйе разместил войска, чтобы прикрывать наш отъезд.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы сказали, что ваши дети вышли из дворца за час до вас, а бывший король вышел один; кто же тогда сопровождал вас?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Один из телохранителей.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Встретились ли вы, выходя из дворца, с Лафайетом?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Выходя из дворца, я видела его карету, проезжавшую по площади Карусель, но, разумеется, не стала говорить с ним.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Кто снабдил вас пресловутой каретой, в которой вы уехали вместе с вашей семьей?

ОБВИНЯЕМАЯ. — Один иностранец.