На другой день, в десять часов утра, Лоран вошел в ее комнату и, не обращаясь к ней на «ты», как это делали другие, учтиво спросил ее, не нуждается ли она в чем-либо.

Несчастная узница была крайне удивлена такими манерами, от которых она давно отвыкла, и в этой перемене отношения к ней увидела хороший признак.

Лоран приходил к ней трижды в день, каждый раз проявляя то же уважение и ту же учтивость.

Принцесса Мария Тереза воспользовалась доброжелательностью нового охранника, чтобы замолвить перед ним слово о своем брате.

В это же самое время Конвент послал в Тампль комиссаров, поручив им удостовериться в состоянии здоровья юного принца.

Они застали несчастного ребенка в той самой смрадной комнате, в которой он жил с Симоном и дверь которой не открывалась с тех пор, как Симон оттуда вышел.

Конвент сжалился, как мы уже говорили, над ребенком и приказал обращаться с ним лучше.

И потому уже на другой день Лоран перенес кровать принцессы Елизаветы в комнату юного принца, поскольку его постель была полна вшей и клопов.

Он заставлял его купаться и заботился о чистоте его тела так же тщательно, как это делает мать в отношении своего ребенка.

Видя такую доброту Лорана, принцесса Мария Тереза отважилась спросить его о судьбе своих родных, настаивая, чтобы ее воссоединили с теткой и матерью.

Однако Лоран с крайне опечаленным видом ответил ей, что это не его дело.

На другой день пришли другие люди, опоясанные шарфами.

Принцесса Мария Тереза не знала, какие должности занимают эти люди, но, видя уважение, какое им оказывают, поняла, что они должны обладать определенной властью.

И потому она попросила их, подобно тому как накануне просила Лорана, воссоединить ее с теткой и матерью.

Но, как и Лоран, они ответили, что это не их дело и что им непонятно, почему она хочет покинуть Тампль, где, на их взгляд, ей вполне хорошо.

— Я не говорю, что мне здесь плохо, — ответила принцесса Мария Тереза, — но ужасно быть в разлуке со своей матерью более года и не иметь от нее вестей.

— Вы не больны? — спросил один из этих людей.

— Нет, сударь, но самая жестокая болезнь — это болезнь души.

— Я повторяю вам, что в данном вопросе мы ничего не можем сделать, — промолвил тот же человек.

— Так что вы тогда посоветуете мне, сударь?

— Я советую вам набраться терпения и надеяться на справедливость и доброту французов.

Сказав это, он удалился вместе со своими коллегами.

Тем не менее принцесса Мария Тереза поняла, что, должно быть, произошли какие-то важные политические перемены, способствовавшие улучшению обстановки вокруг нее и ее брата.

Лоран был по-прежнему вежлив по отношению к ней и услужлив.

Он оставлял ей свечи и вернул ей огниво.

Между тем те самые правительственные комиссары, которые явились удостовериться в состоянии здоровья юного принца, поднялись к принцессе Марии Терезе.

Арман пересчитал ступеньки, которые вели к ее комнате: их оказалось восемьдесят две.

Тюремщики предупредили Армана, что ему не следует удивляться, если принцесса не ответит на его вопросы; по их словам, она была очень горда и разговаривала крайне редко.

Первое, что поразило Армана при входе в комнату, это огромный камин, в котором горел очень слабый огонь.

Камин находился напротив входной двери.

Слева стояла кровать; у изножья кровати была видна открытая дверь, которая вела в соседнюю комнату.

В тот день было холодно и дождливо, и комиссаров, вступивших в эту обширную комнату с высоким-превысоким потолком и невероятно толстыми стенами, тотчас охватил холод.

Все кругом показалось им сырым и ледяным, но, тем не менее, очень опрятным.

Принцесса Мария Тереза сама подметала в комнате и сама убирала постель.

Когда комиссары вошли в комнату, принцесса сидела в кресле под окном, которое находилось высоко над ее головой и было забрано массивной железной решеткой.

Пучок света, отраженный деревянным навесом, который был установлен снаружи, и наполовину ослабленный железной решеткой, падал отвесно, почти не рассеиваясь по сторонам, к подножию окна.

По словам Армана, действие этого пучка света напоминало то, какое производит в темном помещении луч, отраженный от повернутого к солнцу зеркала, и принцесса, сидевшая в этом круге света, казалось, была окружена сиянием славы.

Она была одета в платье из гладкого серого муслина, без всяких рубчиков и узоров, и сидела съежившись, как это делает тот, кто пытается согреться, не имея достаточно одежды для того, чтобы уберечь себя от холода.

На голове у нее была шляпа, показавшаяся Арману сильно поношенной, как и ее туфли.

Она занималась вязанием; это занятие, по ее собственным словам, наводило на нее страшную скуку.

Руки у нее были посиневшими, кожа на них потрескалась от холода, а закоченевшие пальцы опухли. Так что вязала она с большим трудом.

Арман вошел в ее покои один.

Его коллеги остались на пороге, но, тем не менее, могли с этого расстояния все видеть и все слышать.

Что же касается комиссаров Коммуны, то они остались в небольшом служебном помещении, располагавшемся этажом ниже.

При виде Армана, появление которого явно внушило ей определенное беспокойство, принцесса слегка повернула голову.

Она не знала этого нового посетителя, а приход любого нового посетителя всегда сильно тревожит узников.

Арман заранее заготовил небольшую речь, намереваясь обратиться с ней к принцессе и предполагая смиренно попросить ее в ходе этой речи ответить ему; но, увидев ее столь бедно одетой, озябшей, с потрескавшимися от холода руками, он забыл все приготовленные им красивые фразы и, кинувшись к ней, воскликнул:

— О Боже! Сударыня, но почему в такой жуткий холод вы сидите так далеко от огня?

— Дело в том, сударь, что у камина я плохо вижу, — ответила принцесса Мария Тереза.

— Но тогда, сударыня, надо усилить огонь, в комнате хотя бы станет теплее, и вы не будете так мерзнуть, сидя под этим окном.

— Мне не дают дров, — промолвила принцесса Мария Тереза.

Помните, как тот же самый горестный возглас вырвался за сто пятьдесят лет до этого у королевы Генриетты Английской, которой тоже не хватало дров и у которой руки растрескались от холода так же, как и у принцессы Марии Терезы?

И в самом деле, огонь был донельзя слабым: в камине лежало лишь три небольших полена, которые в Париже обычно называют чурками.

Эти три полена печально дымили на куче золы.

После того, что ему было сказано о гордости принцессы, Арман не ожидал услышать от нее эти кроткие и безропотные ответы.

А она не только ответила, но и, прервав свою работу, довольно доброжелательно взглянула на того, кто обратился к ней с такими вопросами.

При виде этого Арман немного набрался уверенности и продолжил:

— Сударыня! Правительство, лишь вчера осведомленное о недостойных подробностях, свидетелями коих мы сегодня стали, отправило нас к вам для того, чтобы, во-первых, мы удостоверились в них, а во-вторых, получили от вас приказы в отношении всех перемен, какие будут вам угодны и какие позволительны в данных обстоятельствах.

Такая манера речи была для принцессы столь новой, что она, казалось, была скорее удивлена ею, чем тронута, и потому, все еще исполненная подозрений и неспособная поверить в подобные перемены, ограничилась тем, что следила глазами за говорящим.

Закончив свою короткую речь, Арман с почтительным любопытством осмотрел обе комнаты принцессы. В их обстановке были заметны остатки роскоши и величия.

Во второй комнате прежде всего обращал на себя внимание прекраснейший рояль.

Испытывая смущение и стараясь отыскать повод заговорить с принцессой, которая, как мы сказали, хранила молчание, Арман прошелся по клавиатуре и, хотя он ничего в этом не понимал, произнес:

— Мне кажется, сударыня, что рояль расстроен. Хотите, я пришлю кого-нибудь привести его в порядок?

— Благодарю вас, сударь, — промолвила принцесса, — но этот рояль принадлежит не мне, а королеве; я на нем не играю и не буду играть.