Таков был обед сына Людовика XVI, наследника шестидесяти шести королей!»

Комиссары покинули комнату: они уже все увидели, а упрямый узник, казалось, был еще меньше, чем прежде, расположен отвечать на вопросы.

Выйдя в прихожую, они распорядились о том, чтобы чудовищное обращение, жертвой которого был принц и которое уже претерпело значительное улучшение, впредь изменилось коренным образом и чтобы узнику начали немедленно добавлять к обеду какие-нибудь сласти, а главное, фрукты.

Арман потребовал даже, чтобы для принца добыли виноград, который в то время года был редкостью и очень дорого стоил.

Отдав приказ по этому поводу, комиссары вернулись в комнату принца. Ребенок уже съел свой скудный обед.

Арман спросил его, хватило ли ему этого обеда и доволен ли он им.

Но и на этот раз, как и прежде, он не добился от узника никакого ответа.

И тогда у него не осталось больше никаких сомнений в том, что это было умышленное упорство и что любые попытки заставить принца говорить будут бесполезными.

Арман, не желая иметь повода упрекать себя, в последний раз подошел к узнику и произнес:

— Сударь, мы уходим, проникнутые печалью из-за того, что вы настроены хранить упорное молчание в нашем присутствии; это молчание тем более тягостно для нас, что мы можем приписать его лишь тому, что имели несчастье не понравиться вам, и потому, сударь, мы предложим правительству послать к вам других комиссаров, которые будут для вас приятнее.

Тот же взгляд, неподвижный, даже пронизывающий, если только эта неподвижность не была проявлением безучастности или идиотизма.

— Так вы желаете, сударь, — продолжал Арман, — чтобы мы удалились?

Никакого ответа.

Комиссары поклонились и вышли из комнаты.

После того как первая дверь закрылась позади них, они на четверть часа остались в прихожей, чтобы обсудить между собой то, что они сейчас увидели и услышали, и поделиться впечатлениями, которые каждый из них вынес в отношении морального и физического состояния юного принца.

Затем правительственные комиссары стали расспрашивать тех, кто окружал узника, о причине этого упорного и неестественного молчания, и выяснили, что оно отсчитывается с того момента, когда Симон насильно заставил ребенка подписать постыдное показание против матери, которое было предъявлено в ходе судебного процесса.

С этого момента, добавляли охранники, узник не произнес ни слова.

Заметьте, что в то время, когда узник принял это решение, ему было восемь с половиной лет, а в то время, когда его увидел Арман, ему не было и десяти.

«Прежде чем выйти из прихожей, — пишет Арман, — мои коллеги и я условились, что во имя чести нации, ничего не знавшей о том, что происходило в Тампле, во имя чести Конвента, тоже, правду говоря, ничего не знавшего о том, что там творилось, но имевшего долг осведомляться об этом, а также во имя чести самого парижского муниципалитета, знавшего все это и виновного во всех этих бедах, мы ограничимся распоряжениями о предварительных мерах, которые будут приняты немедленно, и выступим с докладом не на публике, а только на закрытом заседании комитета. Так и было сделано».

Выйдя из покоев юного принца, комиссары поднялись к принцессе Марии Терезе, где мы и найдем их несколько позднее.

Спустя несколько дней знаменитый хирург Дезо был послан в Тампль с заданием провести осмотр юного принца; но, едва увидев его, он воскликнул:

— Слишком поздно!

Тем не менее он осмотрел принца и, уходя, оставил для него несколько предписаний.

Спустя три дня после этого визита, в тот момент, когда Дезо готовился составить докладную записку о состоянии здоровья узника, у прославленного доктора началась атаксическая лихорадка, унесшая его за двадцать четыре часа.

Современники утверждали, что он был отравлен.

После его смерти лечением принца занялись Дюманжен и Пеллетан.

Жестокость Коммуны, чести которой опасались нанести урон своим докладом комиссары, зашла так далеко, что это нельзя вообразить, даже прочитав то, что мы о ней написали.

Охранник, осмелившийся заговорить о дурном обращении, которому подвергался юный принц, был на другой день арестован.

Член общего совета Коммуны, совершивший такое же преступление, был изгнан оттуда.

Поскольку поверить в подобное варварство невозможно, мы приведем здесь постановление Коммуны:

«Заседание 7 жерминаля II года.

Один из членов совета выдвинул чрезвычайно серьезные обвинения против Кресана из секции Братства, члена совета, которому было поручено осуществлять надзор в Тампле.

Он заявил, что гражданин Кресан позволил себе оплакивать участь младшего Капета и составил список членов совета, находившихся в охране Тампля.

После обсуждения, на основании предложения нескольких членов, совет постановляет, что гражданин Кресан исключен из состава совета и что он будет немедленно отправлен в полицию вместе с подтверждающими документами, к которым будут приложены печати».

Тем не менее после 9 термидора, как мы уже говорили, в судьбе принца произошло небольшое улучшение.

В начале ноября 1794 года в Тампль явились гражданские комиссары, по одному от каждой секции; они должны были провести там двадцать четыре часа, чтобы засвидетельствовать условия жизни ребенка.

Один из этих комиссаров, по имени Лоран, был приставлен к юной принцессе, а другой, по имени Гомен, — к юному принцу.

Это были славные люди, которые чрезвычайно заботились о юном принце и начали с того, что вычистили его комнату и проветрили ее, а затем дали ему несколько игрушек, чтобы развлечь его.

Прежде несчастного малыша оставляли по вечерам без света, и, когда спускалась ночь, он умирал от страха.

Они добились, чтобы комната ребенка была освещена.

Вскоре они заметили, что запястья и колени юного принца опухли.

Они обратились к комитету с требованием позволить ребенку спускаться в сад, чтобы он мог немного походить, и это требование было удовлетворено.

Чтобы чересчур не утомлять принца и понемногу приучить его к смене воздуха, они приводили его вначале в небольшую гостиную, что очень нравилось ребенку, который, как и прочие дети, любил перемену мест, тем более, что в его комнате ничего веселого не было. Тем не менее болезнь принца развилась до такой степени, что 19 декабря члены общего комитета отправились в Тампль, чтобы удостоверить его недуг.

В течение зимы у принца случилось несколько приступов лихорадки, и его невозможно было оторвать от огня. Лоран и Гомен уговорили его подняться на верх башни подышать свежим воздухом, но, едва оказавшись там, он тотчас же пожелал спуститься; короче, он отказывался ходить, а более всего не хотел подниматься по лестнице; день ото дня болезнь его усиливалась, а колени распухали все больше.

Примерно в это же время, то есть в первые месяцы 1795 года, Арман из Мёзы и его коллеги нанесли юному принцу визит, о котором мы рассказывали и за которым последовали визит и скоропостижная смерть Дезо; его преемниками, как мы тоже рассказывали, стали господа Дюманжен и Пеллетан.

Их прогнозы относительно здоровья принца были нисколько не лучше, чем у Дезо, однако им хватило осторожности держать свое мнение при себе и не составлять справок и докладных записок о болезни узника.

И в самом деле, состояние королевского сына продолжало ухудшаться: он с трудом глотал лекарства, которые ему прописывали, не поднимался больше на верх башни, не спускался в гостиную и в конечном счете категорически отказался выходить из своей комнаты; к счастью, эта болезнь, хотя и была смертельной, не заставляла его сильно страдать; она сопровождалась скорее изнеможением и угасанием, чем резкими болями.

В итоге, после нескольких тяжелых приступов, у него началась лихорадка, которая более не оставляла его; силы его таяли с каждым днем, и, наконец, 9 июня 1795 года, в три часа пополудни, он скончался в возрасте десяти лет и двух месяцев.