Несчастного ребенка поили допьяна, и, как только он хмелел, его учили либо песенкам, позорящим королеву, либо грубым ругательствам, либо непристойным словам; королева не раз с печалью слышала, как ее собственный ребенок распевает «Дело пойдет!» или «Госпожа Вето!».

Так что жизнь бедного маленького узника протекала между опьянением и травлей.

Эта травля, не имевшая повода, не имела и конца; в течение дня это были побои, а вечером, когда царственный узник был сломлен либо вином, которое он выпил, либо дурным обращением, которое он терпел, Симон указывал ребенку на убогое ложе, поставленное для него в углу комнаты.

Ребенок понимал этот жест и, словно послушная собака, тотчас же ложился спать.

Затем, через час, когда ребенок засыпал тем крепким сном, который так необходим в юности, Симон самым грубым голосом кричал ему со своей койки:

— Ты спишь, Капет?

После второго или третьего вопросительного окрика ребенок просыпался и отвечал:

— Да, гражданин Симон.

— Так ты на месте?

— Да, гражданин Симон.

— Ну-ка, вставай, я на тебя посмотрю.

Ребенок не решался встать.

— Давай, давай! — настаивал Симон. — Встаем, да поживее.

Ребенок соскакивал со своего ложа, становясь босыми ногами на холодные плиты пола, и говорил:

— Вот он я, гражданин Симон.

— Где ты?

— Здесь.

— Я тебя не вижу; подойди ближе, я на тебя посмотрю.

Ребенок подходил, весь дрожа.

— Ближе, — командовал Симон.

Ребенок подходил чуть ближе.

— Еще ближе, сюда, к моей кровати.

И тогда Симон — это невероятно, но именно так и было, — и тогда, повторяем, Симон, не вставая с кровати поднимал ногу и, ударяя ею ребенка в грудь, в живот, всюду, куда мог достать, отбрасывал несчастного мученика на десять шагов от себя, крича при этом:

— Хорошо, иди снова спать, волчонок!

Эта гнусная сцена повторялась каждый раз, когда Симон просыпался; так что он развлекался не только днем, но и ночью.

Наконец, настал тот самый день 10 января, когда принцессы услышали шум в комнате юного дофина и решили, что его увозят из Тампля, тогда как это всего-навсего съезжал Симон, который, не имея право совмещать две должности, был вынужден выбирать между званием муниципала и ремеслом палача.

Как мы уже говорили, он остановил свой выбор на муниципалитете и покинул Тампль.

Можно было подумать, что положение несчастного ребенка теперь улучшится, но произошло прямо противоположное: вместо одного палача дофин обрел двух.

Хотите узнать, в каком состоянии находился юный принц? Спросим об этом его сестру, принцессу Марию Терезу, и она расскажет нам правду о его жизни, как она рассказала нам правду о покойной принцессе Елизавете.

«Позднее мне стало известно, что муниципалитет имел жестокость оставить моего несчастного брата в одиночестве; то было неслыханное, беспримерное варварство — бросить вот так несчастного восьмилетнего ребенка, уже больного, и держать в комнате, запертой на ключ и на запор, откуда можно было позвать на помощь лишь с помощью дрянной сонетки, которую он никогда не дергал, настолько велик был его страх перед людьми, которые явились бы, и он предпочитал обходиться без всего, чем просить у своих гонителей хоть что-нибудь.

Он спал в постели, которую не перетряхивали более полугода, а на то, чтобы сделать это самому, у него не было сил; его покрывали вши и клопы, они ползали по его белью и его телу; сорочку и чулки ему не меняли целый год; его испражнения оставались у него в комнате, и никто никогда не выносил их в течение всего этого времени; его окно, запертое на висячий замок и забранное решеткой, никогда не открывалось, и в его комнате невозможно было находиться из-за смрада, который там царил.

Правда, мой брат пренебрегал своим здоровьем; он мог бы чуть больше заботиться о себе и хотя бы умываться, ведь ему давали кувшин с водой.

Однако несчастный ребенок умирал от страха и никогда ничего не просил, настолько велик был ужас, который наводили на него Симон и другие охранники.

Целыми днями он ничего не делал, и ему не давали свечей; такое положение наносило страшный вред его моральному и физическому состоянию.

Нет ничего удивительного в том, что в итоге он впал в крайнее истощение; то, как долго он оставался в здравии и сопротивлялся всем этим жестокостям, доказывает, насколько крепким был его организм».

Вы помните наше описание страданий, которые претерпевал в тюремной камере Латюд? Увы! Не прошло и двадцати лет, и вот уже правнук Людовика XV в свой черед страдает от тех же мучений, каким его предок подвергал других.

Но почему этот невинный расплачивался за виновного? Бог мой, несомненно это одна из тайн твоей премудрости, ибо такое не может быть свидетельством твоей справедливости.

Время шло, и мучения юного принца только возрастали; в стене его камеры было устроено отверстие с поворотным кругом, и он даже не видел руки, которая подавала ему через это отверстие пищу, самую грубую и ровно столько, чтобы он не умер с голоду.

Наконец, настало 9 термидора; какое-то время стоял вопрос о том, чтобы выслать юного принца из Франции, выпустив его на свободу и приговорив к изгнанию; однако 22 января 1795 года, ровно через два года после казни Людовика XVI, Камбасерес сделал доклад, где он обосновал необходимость держать обоих детей короля в заточении.

Так что юный принц и юная принцесса остались в Тампле.

Между тем здоровье Луи Ксавье ухудшалось день ото дня. Живя в полном одиночестве в этой комнате без свежего воздуха, подтачиваемый смрадом, ребенок угасал на глазах; наконец, доклады охранников о состоянии его здоровья сделались настолько тревожными, что правительство решило отправить к узнику комиссаров, а по докладу этих комиссаров к нему послали знаменитого хирурга Дезо.

Одним из этих комиссаров был Арман из Мёзы, и именно он в основном обращался с вопросами к принцу.

Проследим за этой любопытной встречей во всех ее подробностях.

Визит комиссаров состоялся в начале марта 1795 года. Арман заявляет, что он не помнит точной даты этого визита, настолько тот его взволновал.

Комиссары явились; их посещения ждали в Тампле в течение двух или трех дней и, поскольку цели этого посещения там никто не знал, юного принца переодели во все новое и провели уборку в его комнате; кроме того, ему дали игральные карты.

Узники находились в тюремной башне, так что туда и повели комиссаров.

Стоило им подняться на несколько ступенек лестницы, как из-за двери камеры, находившейся под этой лестницей, послышался жалобный крик; комиссары остановились.

Им почудилось, что за этой дверью находится конура какого-нибудь грязного животного, а не жилище человека.

Комиссары удивленно переглянулись, а затем стали расспрашивать своего провожатого, и провожатый сообщил им, что тот, кто подавал голос из глубины этого подвала, был в свое время камердинером короля Людовика XVI.

Комиссары спросили имя камердинера.

Провожатый не помнил его!

Они попросили вывести узника на свет; он появился на лестнице, изложил им свою жалобу и потребовал выпустить его на свободу.

Однако так далеко полномочия комиссаров не распространялись.

Он попросил хотя бы сменить ему камеру.

Эта вторая его просьба была удовлетворена.

Затем они поднялись еще на десяток ступенек и оказались у двери покоев, где находился в заточении юный принц.

Прозвучал приказ открыть ее.

Со скрипом повернулся ключ, дверь открылась, и комиссары, войдя в нее, оказались в небольшой прихожей, где не было никаких предметов обстановки, кроме фаянсовой печи, которая сообщалась с соседней комнатой через отверстие в разделительной перегородке и которую можно было растопить только из прихожей.

Эта мера предосторожности была предпринята из опасений пожара.

Соседняя комната, куда шло тепло от печи, была спальней принца, и там стояла его кровать.