Дело в том, что, при всем расточительстве королевы, распутстве королевского двора и политической лживости короля, все это никак не замарало благородную принцессу.

Все то время, пока Людовик XVI был богат, могуществен, короче, пока он был королем, ее не было видно, и, за исключением тех, кому она тайно оказывала помощь, никто даже не подозревал о ее существовании.

И лишь при наступлении смут, лишь 5 и 6 октября, лишь 20 июня, лишь 10 августа она, всегда прекрасная и целомудренная, словно Минерва, появлялась у всех на виду, чтобы создать королю и королеве щит из своей невинности.

Двадцатого июня убийцы приняли принцессу Елизавету за ее невестку, и, когда они стали угрожать ей, г-н де Сен-Парду бросился вперед, желая защитить ее от занесенных над ней ножей, и воскликнул:

— Вы заблуждаетесь, несчастные! Это не королева, это сестра короля!

— Ах, ну зачем вы вывели их из заблуждения, сударь? — своим ангельским голосом промолвила принцесса Елизавета. — Возможно, вы уберегли бы их от еще более страшного злодеяния!

Десятого августа, когда никто и не помышлял о ней и у нее была возможность покинуть Тюильри, Париж, Францию, она об этом даже не подумала; она последовала за братом в Национальное собрание, последовала за ним в ложу газетчиков, последовала за ним в Тампль; с тем же самоотречением она последовала бы за ним и на эшафот, даже не спрашивая: «Куда вы меня ведете?», настолько естественным ей казалось разделять судьбу брата как в жизни, так и в смерти; но в тот момент ее остановили.

— Куда вы идете? — спросил ее палач.

— Умереть!

— Еще не ваш черед.

И она ждала, будучи ангелом утешения для королевы вплоть до той минуты, когда за королевой пришли, и на этот раз она снова хотела умереть, теперь уже вместе с невесткой.

Но королева сказала ей:

— Останься еще на земле, сестра, и будь матерью моим детям!

И она была их матерью вплоть до той минуты, когда пришли уже за ней. Ибо ее черед, наконец, настал.

И потому тайные угрызения совести терзали сердца людей, наблюдавших, как эту женщину везут к эшафоту; ибо каждый видел, как, забывая о себе, она призывает других к мужеству и смирению.

Женщины, которым предстояло умереть вместе с ней, гордые тем, что они служат свитой этой мученице на земле, которая должна была стать ангелом на небесах, проходили перед ней одна за другой на пути от повозки к эшафоту, кланяясь ей и получая от нее благословение и поцелуй.

И те же самые палачи, что отказали Камилю Демулену и Дантону в последней радости — обняться у подножия гильотины, — те же самые палачи, исполненные почтения и печали, позволяли женщинам это делать.

Затем настал ее черед.

Все, кто еще так недавно молился, плакал и дышал рядом с ней, сделались безмолвны, бездыханны и бесчувственны.

Поднимаясь на окровавленный помост, она насчитала двадцать два трупа.

В корзине, куда должна была скатиться ее голова, она увидела двадцать две головы.

И вот последней туда упала ее голова — самая безгрешная и, скорее всего, самая красивая.

О, то было великое злодеяние, в котором Свобода еще долго будет упрекать Революцию, свою сестру!

Мария Филиппина Елизавета Елена, сестра короля Людовика XVI, ушла из жизни 10 мая 1794 года, в возрасте тридцати лет.

Образец самоотверженности, чистоты и милосердия с пятнадцати лет, то есть с того дня, когда она могла отдавать себя людям, с того дня, когда она отдала себя Богу.

«Начиная с 1790 года, когда у меня появилась бо́льшая возможность оценить ее, — пишет в изгнании другая мученица, которую в юности называли принцессой Марией Терезой, а сегодня называют герцогиней Ангулемской, — я видела в ней лишь глубокую веру, любовь к Богу, отвращение к греху, нежность, благочестие, скромность и великую привязанность к своей семье, ради которой она пожертвовала жизнью, не пожелав покинуть короля и королеву.

Короче, это была принцесса, достойная рода, из которого она происходила.

У меня не хватает слов, чтобы сказать о доброте, которую она проявляла по отношению ко мне до последних дней своей жизни. Она относилась ко мне и заботилась обо мне, как о своей дочери, а я почитала ее как вторую мать.

Я посвятила ей все свои чувства.

Говорили, что мы были очень похожи внешне.

Я чувствую, что у меня есть нечто и от ее характера, но как мне хотелось бы иметь и все ее достоинства и присоединиться однажды к ней, равно как и к моему отцу и моей матери, в лоне Бога, где, у меня нет никаких сомнений, они пребывают ценой смерти, которая была у них столь достойна похвалы!»

Тело принцессы Елизаветы, вместе с телами других жертв, отвезли на кладбище Мадлен.

В кладбищенских реестрах нет упоминаний даже о гробе за семь франков.

Вне всякого сомнения, ее тело, никак не отличая его, бросили в то горнило из негашеной извести, которое пожирает трупы.

LIX

Дофина отдают в руки Симона, который хочет сделать из него сапожника. — Волчонок. — Его сопротивление Симону. — Дофина спаивают, чтобы развратить его. — Подлая жестокость Симона. — «Ты спишь, Капет?» — Симон становится муниципалом. — Дофина предоставляют самому себе. — Его муки. — Его нравственное и физическое ослабление. — Запись принцессы Марии Терезы по этому поводу. — 9 термидора; брата и сестру хотят подвергнуть изгнанию. — Этому противится Камбасерес. — Арман из Мёзы. — Бывший камердинер короля. — Симон обезглавлен. — Описание камеры дофина. — Долгий и тягостный визит комиссаров. — Обед принца. — Хирург Дезо. — Постановление Коммуны. — Болезнь и угасание принца. — Он умирает 9 июня 1795 года.

Перейдем теперь к юному дофину Луи Франсуа Жозефу Ксавье, родившемуся 27 марта 1785 года и при рождении получившему титул герцога Нормандского; титул этот еще три или четыре года тому назад носил некий самозванец, которого мы все знаем и который жил за счет этого обмана, не смея, однако, открыто притязать на то общественное положения, какое придало бы ему это имя, будь оно настоящим.

Мы рассказывали о том, как 3 июля 1794 года, примерно через полгода после смерти короля, царственного ребенка разлучили с его матерью, сестрой и теткой.

С того времени он оказался в руках Симона.

История приняла в расчет этого человека. Симон — это Гудсон Лоу для сторонников легитимизма.

Странная игра Провидения — мы чуть было не совершили богохульства, сказав «случая», — которое на острове Святой Елены отдает императора Наполеона в руки полковника Гудсона Лоу, а в Тампле отдает дофина Луи Ксавье в руки сапожника Симона.

Бедный царственный ребенок, начиная с этого времени имевший право занять место в рядах мучеников!

Симон, пользуясь как предлогом словами Руссо, заявившего, что принц всего лишь человек, а всякий человек обязан учиться ремеслу, принуждал правнука Людовика XIV, потомка Генриха IV, отпрыска Людовика Святого становиться сапожником.

Понятно, что это было довольно грустным занятием для ребенка, изучавшего прежде Священную историю под наблюдением матери и тетки и арифметику и географию под наблюдением отца.

И потому вначале он оказывал сопротивление.

Однако Коммуна предоставила Симону полную власть над юным принцем, а точнее сказать, волчонком, как называли его тогда те, кто прежде именовал ребенка его королевским высочеством монсеньором дофином.

Симон начал с того, что принудил его дать постыдное свидетельское показание против королевы, заставившее ее величественно подняться и в негодовании воскликнуть: «О! Я взываю ко всем матерям!»

Затем он заставил его подписать заявление, удостоверяющее, что, после того как короля разлучили с его семьей, королева, принцесса Елизавета и принцесса Мария Тереза, тем не менее, поддерживали с ним сношения.

Вначале несчастный ребенок изо всех сил противился этим указаниям Симона; сила воли восьмилетнего ребенка не раз удивляла его истязателей; наконец, не надеясь более сломить его, они попытались отупить его; в итоге задача сделалась легче, и вино и крепкие спиртные напитки восторжествовали над волей, которую не мог одолеть Симон.