Уехал же Симон: поставленный перед необходимостью сделать выбор между должностью муниципала и должностью охранника дофина, он предпочел должность муниципала.
Принцесса Елизавета полностью соблюдала пост, хотя и была лишена постной пищи; она не завтракала, за обедом выпивала чашку кофе с молоком, а вечером съедала кусок черствого хлеба.
Что же касается принцессы Марии Терезы, то она охотно последовала бы примеру своей тетки, но та, напротив, приказывала племяннице съедать все, что ей подавали, поскольку юная принцесса была не в том возрасте, когда полагается соблюдать постные дни.
В начале весны, когда денежные затруднения Республики стали усиливаться, принцесс лишили свечей, и с этого времени они ложились спать, как только темнело и ничего нельзя было разглядеть.
Вплоть до 9 мая ничего примечательного не происходило.
Но 9 мая, в тот час, когда узницы намеревались лечь спать, послышался лязг открывающегося запора и в их дверь постучали.
Поскольку они не решались ответить, стук усилился.
— Потерпите немного, — сказала принцесса Елизавета, — я надеваю платье.
— Черт побери, — грубым голосом ответил кто-то, — нельзя надевать платье так долго!
Стук стал еще сильнее, и принцессы подумали, что дверь вот-вот вышибут.
Одевшись, принцесса Елизавета решилась открыть.
— Наконец-то! — произнес тот же человек, услышав, что ключ поворачивается в замке. — И на том спасибо.
— Что вам угодно, господа? — спросила принцесса, обращаясь к трем мужчинам, ожидавшим у двери.
— Пошли, гражданка, — сказал один из них, — спускайся вниз.
— А моя племянница? — спросила принцесса Елизавета.
— Ба! Твоей племянницей займутся позднее.
Принцесса Мария Тереза бросилась на шею тетки и принялась кричать.
Принцесса Елизавета обняла ее и призвала успокоиться.
Затем, чтобы ободрить ее, она, хотя и сама не веря в свое обещание, сказала ей:
— Будь покойна, дитя мое! Я непременно вернусь!
— Да нет, гражданка, ты не вернешься, — качнув головой, произнес тот же человек. — Бери свой чепец и спускайся вниз.
Принцесса Елизавета принялась искать чепец, и, поскольку, на их взгляд, она с этим мешкала, те, кто за ней пришел, стали осыпать ее оскорблениями.
Она терпеливо снесла их, взяла чепец, еще раз обняла племянницу и сказала ей:
— Сохраняй мужество и всегда уповай на Бога, дитя мое; не отступай от религиозных правил, которым тебя обучили родители, и всегда следуй последним советам твоего отца и твоей матери.
Дав, в свой черед, эти последние советы, она вышла из комнаты.
Когда она спустилась вниз, ее попросили показать содержимое карманов, но в них ничего не оказалось.
Бедняжка! На протяжении целого месяца ее карманы выворачивали трижды в день!
Затем муниципалы долго составляли протокол, снимавший с них ответственность за ее особу.
Наконец, выслушав тысячу оскорблений, она вместе с приставом трибунала села в наемный экипаж, который привез ее в Консьержери, где ей предстояло провести ночь.
На другой день она должна была предстать перед трибуналом.
В ту пору, когда выносили приговор королю, да и королеве, Конвент, судивший короля, и Революционный трибунал, судивший королеву, оказали им милость судить и приговорить только их одних; однако в то время, к которому мы подошли, то есть 10 мая 1794 года, трибунал был завален делами и оказывать подобные милости более не мог.
Так что, помимо принцессы Елизаветы, в тот день судили еще двадцать одного человека, в том числе всю семью Ломени де Бриенн, за исключением бывшего первого министра, изображение которого жгли у нас на глазах, когда он покинул министерский пост, и который, желая покончить со всем поскорее, хотя трибунал и не тянул с разбирательствами, лишил себя жизни в ту минуту, когда его пришли брать под арест.
Так что Революция дошла до того, что толкнула кардинала на самоубийство.
Мы приведем протокол допроса принцессы Елизаветы полностью. Это протокол допроса невинности, завещанный истории мученицей и святой.
Принцессу привели в трибунал около десяти часов утра; председательствовал в нем Дюма.
— Как вас зовут? — спросил ее председатель.
— Мария Филиппина Елизавета Елена.
— Ваше общественное положение?
Принцесса Елизавета замялась с ответом.
— Я спрашиваю вас, кто вы такая?
— Я дочь монсеньора дофина и сестра короля.
Затем секретарь трибунала зачитал обвинительный акт.
После этого председатель задал обвиняемой следующие вопросы.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Где вы были двенадцатого, тринадцатого и четырнадцатого июля тысяча семьсот восемьдесят девятого года, то есть в эпоху первых заговоров двора против народа?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я была в лоне моей семьи; я ничего не знаю о заговорах, о которых вы говорите; я была крайне далека от того, чтобы предвидеть эти события и способствовать им.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не сопровождали ли вы тирана, вашего брата, во время его бегства в Варенн?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Все предписывало мне последовать за моим братом, и в этих обстоятельствах, как и во всех других, я исполняла свой долг не покидать его.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не присутствовали ли вы на постыдной и возмутительной оргии королевских телохранителей и не обошли ли вы вместе с Марией Антуанеттой вокруг стола, понуждая каждого из сотрапезников повторить чудовищную клятву истребить всех патриотов, дабы задушить свободу в ее колыбели и укрепить пошатнувшийся трон?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я совершенно ничего не знаю о том, имела ли место оргия, о которой вы говорите; однако я заявляю, что никоим образом не была осведомлена о ней и не принимала в ней никакого участия.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы говорите неправду, но ваше запирательство не может принести вам никакой пользы, ибо оно опровергается, с одной стороны, общеизвестностью фактов, а с другой стороны, убеждающей всякого разумного человека очевидностью того, что женщина, столь тесно связанная с Марией Антуанеттой, как вы, и узами крови, и узами самой близкой дружбы, не могла уклониться от участия в ее интригах, не знать о них и не способствовать им всей своей властью.
Стало быть, вы вместе с женой тирана неизбежно подстрекали приспешников двора произносить гнусную клятву убивать патриотов и уничтожать свободу в самом ее начале и равным образом подстрекали к тяжелейшим оскорблениям драгоценных знаков свободы, которые ваши сообщники попирали ногами.
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я уже сказала, что все эти обвинения не имеют ко мне никакого отношения, и другого ответа у меня нет.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Где вы были десятого августа тысяча семьсот девяносто второго года?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я была во дворце, ставшем с некоторых пор моим обычным и естественным местопребыванием.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не провели ли вы ночь с девятого на десятое августа в комнате вашего брата и не участвовали ли вы вместе с ним в тайных совещаниях, которые разъяснили вам цели и причины маневров и приготовлений, совершавшихся на ваших глазах?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я провела в покоях моего брата ночь, о которой вы говорите, и не покидала его ни на минуту; он всегда имел полное доверие ко мне, и, тем не менее, я не заметила ни в его поведении, ни в его речах ничего, что могло бы предвестить мне то, что произошло потом.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Ваш ответ наносит оскорбление одновременно правде и очевидности, ибо женщине, на протяжении всего хода Революции выказывавшей столь разительное неприятие нового порядка вещей, нельзя поверить, когда она хочет убедить всех, что ей ничего не было известно о причинах сосредоточения войск, происходившего во дворце накануне десятого августа.
Угодно ли вам сказать, что помешало вам лечь спать в ту ночь?
ОБВИНЯЕМАЯ. — Я не легла спать, потому что представители законных властей пришли сообщить моему брату о волнении и брожении среди населения Парижа и опасностях, которые могли из этого воспоследовать.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы напрасно скрытничаете, в особенности после нескольких признаний жены Капета, указавшей на то, что вы участвовали в оргии телохранителей и десятого августа поддерживали ее в испытываемых ею страхах и тревогах в отношении жизни Капета и всего того, что могло ее коснуться.
