Госпожа Ришар была роялисткой, и потому необходимость быть тюремщицей королевы глубоко печалила ее; так что на другой день после того, как Мария Антуанетта была заключена в Консьержери, сердобольная женщина принесла ей в камеру постельное белье и какие-то мелкие предметы обстановки, которые могли послужить первоочередным нуждам; кроме того, под предлогом, что таким образом можно заработать немного денег, она взялась готовить ей пищу; это дало г-же Ришар возможность войти в камеру, шепнуть узнице слова утешения, ободрить ее и передать ей вести из Тампля, эхо тюрьмы, докатившееся до другой тюрьмы; в итоге она взяла на себя труд передать принцессе Марии Терезе и принцессе Елизавете просьбу прислать королеве все вязаные и шитые поделки, какие та могла оставить в Тампле.

Принцесса Мария Тереза и принцесса Елизавета тотчас же вручили посланцу все начатые вышивки, пряжу, нитки, вязальные спицы и крючки, какие им удалось собрать; но, под предлогом, что королева может заколоться спицами, ничего из этого ей не передали.

Так что королева встретила сочувствие внутри тюрьмы, но оно было и за ее стенами.

Несколькими страницами выше мы упоминали шевалье де Ружвиля и говорили о его неусыпной преданности королеве; скажем теперь о том, что он сделал, а точнее, попытался сделать.

Его целью было освободить королеву; чтобы достичь этой цели, он связался с женщиной, которая являлась любовницей одного из муниципалов; женщина была посвящена в этот замысел и взялась помочь его осуществлению.

Однажды она пригласила своего любовника пообедать и представила ему Ружвиля как своего молодого земляка, который по своим денежным делам приехал на несколько дней в Париж.

Во время обеда разговор сделался задушевным и, естественно, зашел о политике; текущие события были настолько важными, что не затронуть их было невозможно; казнь Людовика XVI и тюремное заключение Марии Антуанетты предоставили лжепровинциалу тему для вопросов.

— Должно быть, — сказал Ружвиль, — странное это зрелище: королева Франции, заключенная в камеру Консьержери!

— Вы ее когда-нибудь видели? — поинтересовался муниципал.

— Да нет, — равнодушным тоном отозвался шевалье.

— А хотите увидеть? — спросил муниципал. — Я могу провести вас в ее камеру.

Ружвиль, казалось, нисколько не спешил воспользоваться этой льготой, но любовница муниципала стала так горячо настаивать, что Ружвиль, похоже, из чистой вежливости согласился на сделанное ему предложение; посещение было намечено на тот же день.

Тем временем, под предлогом именин, которые были в тот день у хозяйки дома, Ружвиль послал за букетом и подарил его даме; дама, проявляя галантность, вынула из букета гвоздику и подала его шевалье; шевалье удалился на минуту и вставил в чашечку цветка свернутый в трубочку листок бумаги, на котором были написаны следующие слова:

«Готов предоставить в Ваше распоряжение людей и деньги».

Около шести часов вечера муниципал повел Ружвиля в Консьержери; визиты муниципалов к королеве случались так часто, что она, сидя у окна, облокотясь о стол и подперев голову рукой, не обратила на посетителей никакого внимания, полностью погруженная в созерцание той малости света, который доходил до нее сквозь оконную решетку.

Тем не менее шум, произведенный шевалье, заставил ее обернуться, и, взглянув на молодого человека, она узнала в нем одного из тех, кто защищал Тюильри 10 августа.

Поскольку Ружвиль хранил молчание, муниципал, желая выказать гостю радушие, произнес:

— Ну же, поговорите с королевой! С ней разрешено разговаривать.

— А что, по-вашему, мне следует ей сказать?

— Да что хотите.

— Могу я подарить ей цветок?

— Да, черт возьми!

Это было как раз то, чего желал Ружвиль; шевалье вынул из петлицы цветок и подарил его королеве, призвав ее взглядом отыскать то, что было спрятано в гвоздике.

Когда посетители удалились и королева осталась одна, она села в уголке камеры, отогнула лепестки цветка, нашла записку и прочла ее; опасаясь за жизнь своего защитника, она прямо на этой записке стала булавкой накалывать ответ с отказом от его услуг, как вдруг один из жандармов, стоявших на часах у двери, неожиданно вошел в камеру и выхватил из рук королевы бумагу.

В тюрьме поднялся страшный шум; жандарм был не прочь придать большое значение собственной персоне, придав большое значение этому заговору, и немедленно донес о нем Коммуне; г-жа Ришар и ее сын были арестованы как пособники заговорщиков, а за голову Ружвиля была назначена награда, но, к счастью, он сумел скрыться.

Те, кто читал мой роман «Шевалье де Мезон-Руж» и видел мою пьесу «Жирондисты», поймут, без сомнения, что их интрига почерпнута из только что рассказанной мною истории; но вот чего они не могут знать, так это касающейся романа печальной подробности, изложить которую здесь я прошу разрешения у моих читателей.

Роман «Шевалье де Мезон-Руж», вначале, вполне естественно, носил название «Шевалье де Ружвиль»; под этим названием он был объявлен в газете «Мирная демократия», которая намеревалась печатать его, как вдруг однажды утром я получил следующее письмо:

«Сударь!

Мой отец заявил о себе во время Французской революции столь стремительным и одновременно столь таинственным образом, что, зная Ваши республиканские убеждения, я, признаться, не без тревоги вижу его имя в названии четырехтомного романа.

Какими подробностями Вы намерены снабдить историю, связанную с его именем? Вот о чем я спрашиваю Вас с определенной тревогой, хотя мне известно, сударь, то глубокое уважение, какое Вы проявляете к рухнувшим великим замыслам, то искреннее сочувствие, какое Вы питаете к благородной самоотверженности.

Соблаговолите, сударь, успокоить меня несколькими словами; с нетерпением жду ответа на мое письмо.

Примите, сударь, заверения в моем глубочайшем почтении. МАРКИЗ ДЕ РУЖВИЛЬ».

Понятно, что я поспешил ответить. Вот мое письмо:

«Сударь!

Я не ведал о том, что где-то в нашей Франции до сих пор живет человек, имеющий честь зваться маркизом де Ружвилем.

Вы дали мне знать о существовании этого человека и об обязательствах, которое оно накладывает на меня: хотя мое сочинение, сударь, исполнено глубочайшего уважения к Вашему достопочтенному отцу, с этой минуты роман перестает называться "Шевалье де Ружвиль" и будет носить название "Шевалье де Мезон-Руж".

Соблаговолите принять, сударь, свидетельство моего глубочайшего почтения».

Не прошло и месяца, как я получил второе письмо:

«Сударь!

Называйте Ваш роман как хотите: я последний представитель семьи и в данную минуту намерен пустить себе пулю в лоб. ДЕ РУЖВИЛЬ. Малая улица Мадам, № 2».

Я открыл ящик письменного стола, отыскал там первое письмо и, сличив почерк одного письма с почерком другого, убедился в их совпадении.

Почерк был ясный, твердый, правильный, и в нем напрасно было бы искать следы малейшего волнения.

Мне трудно было поверить в реальность подобного решения; я позвал одного из своих секретарей и немедленно послал его по указанному в письме адресу справиться о здоровье г-на де Ружвиля.

Как выяснилось, он действительно выстрелил себе из пистолета в голову, однако не умер, и врачи, хотя и не ручаясь за его жизнь, все же надеялись спасти его.

— Вы будете ежедневно справляться о состоянии господина де Ружвиля, — сказал я секретарю, — и уведомлять меня о его здоровье.

В течение двух дней в состоянии раненого отмечалось заметное улучшение.

На третий день секретарь вернулся и сообщил мне, что предыдущей ночью г-н де Ружвиль сорвал с раны повязку и утром скончался от столбняка.

Вернемся, однако, к королеве.

LVI

Место Ришара в Консьержери занимает Бо. — Цветы и фрукты. — Реликвии. — Волосы королевы. — Слой извести. — Хлопковое одеяло. — Прядь волос. — Подвязка для чулок. — Фукье-Тенвиль. — Шово-Лагард и Троншон-Кудре. — Королева в Революционном трибунале. — Судьи и председатель трибунала. — Обвинительный акт, допрос. — Негодование королевы. — Четыре вопроса. — Смертный приговор. — Зал ожидания. — Письмо королевы. — Она отказывается от услуг трех аббатов-исповедников. — Последний из них проявляет упорство. — Надежда королевы. — Белое платье приговоренной к казни. — Мужество королевы. — Крики толпы. — Повозка. — Церковь Успения Богоматери. — Тайное благословение. — Эшафот и Сансон. — Последние слова королевы. — Ее голову показывают народу. — 16 октября 1793 года.