Я умираю в лоне нашей святой матери Католической церкви, Апостольской и Римской, посредством непрерывной преемственности унаследовавшую свою власть от святого Петра, которому доверил ее Иисус Христос.

Я твердо верую во все то, что содержится в символе веры и в заповедях Бога и Церкви, в обряды и таинства, как их разъясняет и всегда разъясняла Католическая церковь.

Я никогда не имел желания брать на себя роль судьи в отношении различия способов истолкования догматов, которым нарушено единство церкви Иисуса Христа, но я всегда полагался и буду полагаться, если Бог дарует мне жизнь, на те решения, какие высшие церковные иерархи, причастные к святой Католической церкви, принимают и будут принимать в соответствии с церковным благочинием, постоянным со времен Иисуса Христа.

Я от всей души оплакиваю наших братьев, способных пребывать в заблуждении, но я не притязаю на то, чтобы судить их, и по-прежнему люблю их во Иисусе Христе, как нас тому учит христианское милосердие.

Я прошу Бога простить мне все мои грехи.

Я старался глубоко познать их и возненавидеть и смириться перед лицом Господа.

Не имея возможности воспользоваться заступничеством католического священника, я прошу Бога принять принесенную мною исповедь, а прежде всего мое глубокое раскаяние в том, что я поставил свою подпись, хотя это и было сделано против моей воли, под документами, которые могут находиться в противоречии с благочинием и верованием Католической церкви, с коей я всегда был искренне связан своим сердцем.

Я прошу Бога принять мою твердую решимость, в случае если он дарует мне жизнь, воспользоваться, как только у меня будет возможность, заступничеством католического священника, дабы признаться ему во всех своих грехах и принять таинство покаяния.

Я прошу всех тех, кого я мог обидеть по оплошности, ибо не помню, чтобы я умышленно нанес кому-нибудь обиду, и тех, кому я мог подать дурной пример или причинить стыд, простить мне то зло, какое, по их мнению, я им принес.

Я прошу всех тех, кто наделен милосердием, присоединить свои молитвы к моим, дабы испросить у Бога прощения за мои грехи.

Я от всего сердца прощаю тех, кто сделался моим врагом без всякого повода с моей стороны, и прошу Бога простить их, равно как и тех, кто своим ложным или неуместным рвением причинил мне много зла.

Я препоручаю Богу мою жену и моих детей, мою сестру, моих теток, моих братьев и всех тех, кто соединен со мной узами крови или каким-либо иным возможным образом, и прежде всего прошу Бога не отводить своего милосердного взора от моей жены, моих детей и моей сестры, уже долгое время страдающих вместе со мной, и, если они потеряют меня, поддерживать их своей милостью, пока они остаются в этом тленном мире.

Я препоручаю жене моих детей: у меня никогда не было сомнений в ее материнской любви к ним. И прежде всего я препоручаю ей сделать их добрыми христианами и честными людьми, заставить их смотреть на почести сего мира, если им суждено испытывать их, лишь как на ценности опасные и преходящие, и обратить их взоры на единственно прочную и долгую славу вечности.

Я прошу мою сестру по-прежнему питать любовь к моим детям и стать для них матерью, если они будут иметь несчастье потерять собственную мать.

Я прошу мою жену простить мне все те страдания, какие она претерпела из-за меня, и все те горести, какие я мог доставить ей за время нашего супружества; точно так же и моя жена, если она полагает, что ей есть в чем себя упрекнуть, может быть уверена, что я ничего не таю против нее в своем сердце.

Я горячо советую моим детям наряду с исполнением своих обязанностей перед Богом, которые должны быть впереди всего, неизменно жить в согласии между собой, в почитании и послушании матери в благодарность за все заботы и труды, которым она отдается ради них, и в память обо мне. Я прошу их смотреть на мою сестру как на свою вторую мать.

Я завещаю моему сыну, если ему выпадет несчастье стать королем, думать о том, что следует всецело посвятить себя счастью своих сограждан, что следует предать забвению всякую ненависть и всякую злобу, а особенно то, что имеет отношение к несчастьям и горестям, которые претерпеваю теперь я; что счастье народу можно принести, только если править по законам, но что в то же самое время король может заставить уважать их и творить добро, таящееся в его сердце, лишь обладая необходимой властью, а иначе, будучи связан в своих действиях и не внушая уважения, принесет больше вреда, нежели пользы.

Я завещаю моему сыну заботиться о всех тех, кто преданно служил мне, насколько обстоятельства, в которых он будет находиться сам, дадут ему такую возможность, и помнить о том, что это является священным долгом, который я принял на себя по отношению к детям и родителям тех, кто умер ради меня, а также тех, кто пострадал из-за меня.

Я знаю, что некоторые из тех, кто служил мне, вели себя по отношению ко мне не так, как им следовало бы, и даже выказывали неблагодарность, но я прощаю их, ведь нередко в минуты волнения и возбуждения человек не владеет собой, и прошу моего сына, если ему представится возможность, думать только об их несчастье.

Я хотел бы засвидетельствовать здесь свою благодарность тем, кто выказал мне истинную и бескорыстную преданность.

Но если, с одной стороны, я был задет за живое неблагодарностью и вероломством людей, которым, равно как их родным и друзьям, никогда не делал ничего, кроме добра, то с другой стороны, я имел утешение видеть выказанную мне привязанность и бескорыстное участие многих людей, и я прошу их принять мою глубокую благодарность.

В том положении, какое еще сохраняется, я боюсь подвергнуть их опасности, если буду говорить о них более определенно; однако я настоятельно прошу моего сына искать возможности отблагодарить этих людей.

Тем не менее я полагаю, что оклевещу благородные чувства нации, если открыто не препоручу моему сыну господ Шамийи и Гю, истинная преданность которых ко мне дошла до того, что они по собственной воле подверглись заточению вместе со мной в этом печальном обиталище, и которых справедливо считают поэтому несчастными жертвами.

Точно так же я препоручаю ему Клери, заботами которого я имею все основания быть довольным с тех пор, как он находится подле меня.

Поскольку именно он остался со мной до конца, я прошу господ из Коммуны отдать ему мою одежду, мои книги, мои часы, мой кошелек и прочие мелкие вещи, которые были сданы на хранение в совет Коммуны.

Я охотно прощаю и тем, кто караулил меня, их скверное обращение и притеснения, пускать в ход которые по отношению ко мне они считали необходимым; однако мне довелось встретить и нескольких чутких и сострадательных людей; пусть же они наслаждаются в своих сердцах покоем, который должен дарить им такой образ мышления!

Я прошу господ де Мальзерба, Транше и Десеза принять здесь всю мою благодарность и выражение добрых чувств к ним за все заботы, проявленные ими по отношению ко мне.

В заключение я заявляю перед лицом Господа, будучи готов предстать пред ним, что не могу упрекнуть себя ни в одном из вмененных мне преступлений.

Составлено в двух экземплярах в башне Тампля двадцать пятого декабря тысяча семьсот девяносто второго года. Подписано: ЛЮДОВИК».

Но если Людовик XVI столько раз отрекался от принесенных им клятв; если Людовик XVI бежал в Варенн, оставив заявление с возражениями против принесенных клятв; если Людовик XVI, всесторонне рассмотрев, поправив и одобрив планы Лафайета и Мирабо, призвал затем чужеземца в самое сердце Франции; если Людовик XVI готовился предстать перед Господом, который в свой черед должен был судить его, то почему Людовик XVI осмелился сказать: «Я не могу упрекнуть себя ни в одном из вмененных мне преступлений»?