— Пусть Капет не пьет ледяной воды, и у него не будет больше флюсов.
XLVIII
Король работает со своими защитниками. — Он общается посредством писем со своей семьей. — Клери придумывает, каким образом узники могут общаться между собой. — Королю не изменяет память. — Годовщина дня рождения его дочери. — Бритвы. — Король проявляет сердечную благодарность по отношению к своим защитникам. — Превосходный ответ Мальзерба. — Король составляет завещание. — Текст завещания Людовика XVI. — Критическая оценка некоторых фраз из этого завещания. — Государственные интересы и спасение государства. — Странное положение королей перед лицом своих народов.
С 14 по 26 декабря король регулярно виделся со своими защитниками и мог свободно работать с ними.
Когда речь шла об обычной работе, они приходили в пять часов вечера и уходили в девять.
Кроме того, каждое утро г-н де Мальзерб приносил королю свежие газеты и печатные рассуждения депутатов, относящиеся к его судебному процессу.
Во время этой утренней встречи он обычно оставался у короля пару часов.
Между тем остальные члены королевской семьи пребывали в глубокой печали, ибо королеву разлучили с мужем, принцессу Елизавету — с братом, а детей — с отцом. К счастью, однажды Клери столкнулся с Тюржи, лакеем королевы и принцесс, и таким образом смог передать королевской семье новости об узнике.
На другой день Тюржи, в свой черед, известил Клери, что принцесса Елизавета, отдавая ему после обеда салфетку, незаметно сунула в его руку клочок бумаги с наколотым булавкой текстом.
Посредством этого послания она просила короля написать, в свой черед, записку.
Король, у которого после начала его судебного процесса были перья, бумаги и чернила, тотчас же написал письмо и, вручая его Клери незапечатанным, произнес:
— Прочтите! Я не думаю, что, даже если эту бумагу найдут, она скомпрометирует вас.
Клери почтительно отказался читать письмо короля и вручил его Тюржи.
Со своей стороны, Тюржи, проходя мимо приотворенной двери своего приятеля, бросил под его кровать клубок ниток; в нем была спрятана записка с ответом принцессы Елизаветы.
После этого король стал использовать тот же способ: Клери обматывал нитками записку и бросал получившийся клубок в шкаф, где хранились тарелки; Тюржи доставал оттуда клубок, и там же Клери находил очередной ответ.
Однако время от времени король, покачав головой, говорил:
— Осторожнее, друзья, вы подвергаете себя чересчур сильной опасности!
И потому Клери стал искать другой способ и в итоге нашел его.
Свечи, которые король использовал для освещения, комиссары передавали Клери в пачках, перевязанных бечевкой. Клери собирал эти бечевки и, когда их накопилось у него достаточное количество, сообщил королю, что есть способ сделать его переписку с семьей более надежной: для этого нужно было передать бечевку принцессе Елизавете, которая, занимая покои над жилищем Клери и имея окно, находившееся на одной вертикали с окном небольшого коридора перед его комнатой, могла ночью привязывать письма к бечевке и опускать их к его этажу.
Наличие косых навесов, заграждавших окна, позволяло не опасаться, что письма могут упасть в сад.
К бечевке, помимо прочего, можно было привязать бумагу, перо и чернила, что избавило бы узниц от необходимости писать письма, накалывая бумагу булавкой, и тем самым сберегло бы их силы и время.
Король внимательно выслушал Клери и, улыбнувшись, произнес:
— Ну что ж, если первый способ даст осечку, мы прибегнем ко второму.
И действительно, позднее этот способ был успешно использован.
В среду 19 декабря королю, как обычно, принесли завтрак, не подумав, что это был один из зимних постных дней; Клери подал еду королю, однако набожный воспитанник г-на де Ла Вогийона никогда не забывал о подобных религиозных традициях.
— Сегодня постный день, и завтракать я не буду, — промолвил он.
Клери отнес поданную еду обратно.
В тот же день, обедая, как всегда, в присутствии трех или четырех муниципалов, король произнес:
— Клери, а ведь четырнадцать лет тому назад вы встали раньше, чем сегодня!
— Четырнадцать лет тому назад, государь? — переспросил Клери.
— Да, четырнадцать лет тому назад родилась моя дочь; сегодня, девятнадцатого декабря, ее день рождения, а я, о Боже, лишен возможности видеть ее!
И Людовик XVI возвел к небу глаза, увлажнившиеся слезами.
Двадцать шестого декабря королю предстояло во второй раз предстать перед судом Конвента.
У него выросла некрасивая борода, белобрысая и редкая, и он понимал, что это уродство может сильно навредить его внешнему облику.
Он попросил вернуть ему бритвы, и это было сделано на условии, что он будет пользоваться ими только в присутствии муниципалов.
В течение трех дней, предшествовавших Рождеству, король писал еще больше, чем обычно; ему было известно, что существовали планы, позднее отмененные, оставить его на день или два в монастыре фельянов, чтобы судить безотлагательно, и он готовился перейти от суда земного к суду Божьему.
Двадцать пятого декабря работа защитников короля была полностью завершена; в этот день, оказавшись наедине с Мальзербом, Людовик XVI впал в глубокую задумчивость. Видеть, что король предается меланхолии, было так непривычно, что Мальзерб, подойдя к нему, спросил его о причинах этого сумрачного молчания.
Король поднял голову.
— Вы спрашиваете меня, о чем я думаю, — промолвил он. — Я думаю о том, сколь многим я обязан господам Тронше и Десезу. Мне хотелось бы отблагодарить их, но вы видите положение, в котором я нахожусь, вы знаете о бедности, в которую меня ввергли; дайте мне совет, скажите мне, что я могу сделать, чтобы засвидетельствовать им свою признательность.
— Государь, — ответил Мальзерб, — я полагаю, что они будут вполне довольны, если вы, ваше величество, соблаговолите высказать им благодарность за их заботы по отношению к вам.
Как только Мальзерб произнес эти слова, в комнату вошли Десез и Тронше.
Общеизвестна робость Людовика XVI; когда он увидел этих людей, которым всего минуту назад намеревался засвидетельствовать свою признательность, эта признательность осталась прежней, а может быть и возросла, однако она отступила обратно к сердцу. Мальзерб увидел замешательство короля и, подойдя к нему, сказал:
— Государь! Вот господа Десез и Тронше; вы только что говорили мне, что желаете засвидетельствовать им свою признательность.
И тогда Людовик XVI поступил лучше, чем если бы стал произносить речь: обливаясь слезами, он бросился в объятия этих людей.
Царственный узник был не настолько лишен всего, как он заявлял, ибо в запасе у него осталась признательность, и благородные сердца, принесшие себя в жертву ему, посчитали, что этой признательностью с ними щедро расплатились.
Именно в тот день, услышав, что Мальзерб именует короля «ваше величество», Трельяр подошел к нему и спросил:
— Что придает вам опасной дерзости произносить здесь титулы, запрещенные нацией?
— Презрение к жизни, — ответил Мальзерб.
И он продолжил разговор.
После сцены со своими защитниками, глубоко взволновавшей его, король пожелал остаться в одиночестве; он верил в свою скорую смерть и хотел подготовиться к ней.
Защитники удалились, и Людовик XVI приступил к составлению завещания; оно было закончено около одиннадцати часов вечера.
Документ этот широко известен, но, поскольку он может дать нам повод к нескольким замечаниям относительно короля и монархии, мы приводим его здесь:
«Во имя Пресвятой Троицы, Отца и Сына и Святого Духа.
Сегодня, двадцать пятого декабря тысяча семьсот девяносто второго года, я, Людовик, ХVI-й этого имени, король Франции, будучи более четырех месяцев тому назад заключен вместе со своей семьей в башню Тампля в Париже своими прежними подданными и лишен всякого общения, причем с 10-го числа сего месяца даже со своей семьей, а сверх того, вовлечен в судебный процесс, исход которого нельзя предвидеть из-за людской пристрастности и ни повода, ни возможности для которого нельзя отыскать ни в одном из существующих законов; имея лишь Бога свидетелем моих мыслей и тем, к кому я мог бы обратиться, я объявляю здесь пред его лицом свою последнюю волю и свои чувства. Я оставляю мою душу Богу, моему Создателю; я прошу его принять ее в милосердии и судить ее не по ее заслугам, а по заслугам нашего Господа Иисуса Христа, принесшего себя в жертву Господу, своему Отцу, за нас, людей, как бы недостойны этого мы ни были, а в особенности я.
