Увы, король был тем, кем он был всегда — не исполненным силы, грусти и достоинства государем, каким являлся, к примеру, Карл I, а толстяком с близоруким и бесцветным взглядом, с пожелтевшей кожей, следствием его пребывания в тюремной камере, и светлой редкой бородой, выросшей после того, как у него забрали бритвы; его движения были грузными, боязливыми и лишенными величия. И то, что случилось после бегства в Варенн и 10 августа, неизбежно должно было случиться и в этот день: те, кто прибежал поплакать, не плакали; равнодушные сделались насмешниками, насмешники горлопанили, а многие из присутствующих говорили:
— Вот видите, это ведь не король проезжает мимо, а призрак монархии!
Кортеж проследовал по бульварам, повернул на улицу Капуцинок и пересек Вандомскую площадь, направляясь к Конвенту. На протяжении всего пути король, проявляя странную безучастность, наклонялся к окну, но не для того, чтобы всколыхнуть свой народ, а чтобы распознать места, через которые проезжала карета, и при этом говорил: «А, вот такая-то улица! А, вот такое-то сооружение!»
Проезжая мимо ворот Сен-Мартен и Сен-Дени, он смотрел на них так, словно никогда не видел их прежде, а затем, повернувшись к мэру, спросил его:
— Ну и какая же из этих двух триумфальных арок должна быть разрушена по приказу Конвента?
Когда они въехали во двор монастыря фельянов, Сантер спешился, подошел к дверце кареты и, взяв короля за предплечье, ввел его в зал заседаний Конвента.
При виде короля в зале воцаряется тишина.
Обращаясь к нему, председатель Конвента говорит:
— Людовик, французская нация выдвигает против вас обвинение; третьего декабря Конвент постановил, что сегодня вы будете допрошены в суде. Сейчас вы выслушаете акт, содержащий перечень преступлений, вменяемых вам в вину. Садитесь, Людовик.
Людовик садится.
Секретарь зачитывает упомянутый акт полностью.
После этого председатель произносит:
— Людовик, сейчас вы ответите на вопросы, которые Национальный конвент поручил мне задать вам.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Людовик, французская нация обвиняет вас во множестве преступлений, совершенных с целью уничтожить ее свободу и восстановить вашу тиранию.
Двадцатого июня тысяча семьсот восемьдесят девятого года вы посягнули на верховную власть народа, прервав работу собрания его представителей и силой изгнав их с места заседаний. Доказательство этого содержится в протоколе, составленном в версальском Зале для игры в мяч членами Учредительного собрания.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — В то время не существовало никаких законов, которые воспрещали бы мне эти действия.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Двадцать третьего июня, желая продиктовать нации свои законы, вы окружили войсками ее представителей, предъявили им две королевские декларации, ниспровергающие всякую свободу, и приказали депутатам разойтись. Ваши декларации и протоколы Учредительного собрания удостоверяют эти посягательства.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — В то время не существовало никаких законов, которые воспрещали бы мне эти действия.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Вы выслали войска против граждан Парижа. Ваши подручные пролили кровь многих из них, и вы удалили эти войска лишь тогда, когда взятие Бастилии и всеобщее восстание показали вам, что победа на стороне народа. Речи, с которыми вы обращались девятого, двенадцатого и четырнадцатого июля к различным депутациям Учредительного собрания, обнаруживают, каковы были ваши намерения, а массовые убийства в Тюильри свидетельствуют против вас.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — В то время я был вправе высылать войска по своей воле, однако у меня никогда не было намерения проливать кровь.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — После этих событий, несмотря на обещания, данные вами пятнадцатого июля в Учредительном собрании и семнадцатого в Парижской ратуше, вы упорствовали в своих замыслах против национальной свободы. Вы долго уклонялись от исполнения указов одиннадцатого августа, касающихся уничтожения личной крепостной зависимости, феодального уклада и десятины. Вы долго отказывались признать Декларацию прав человека; вы увеличили вдвое число ваших телохранителей и вызвали в Версаль Фландрский полк; вы позволяли, чтобы во время оргий, происходивших на ваших глазах, попиралась ногами национальная кокарда, выставлялась напоказ белая кокарда и поносилось имя нации. Наконец, вы сделали неизбежным новое восстание, повлекшее за собой смерть нескольких граждан, и лишь после поражения вашей гвардии вы заговорили другим языком и возобновили свои вероломные обещания. Эти факты подтверждаются вашими замечаниями от восемнадцатого сентября по поводу указов одиннадцатого августа, протоколами Учредительного собрания, версальскими событиями пятого и шестого октября и речью, с которой вы обратились в тот же день к депутации Учредительного собрания, заявив, что хотите прислушиваться к его советам и никогда не порывать отношений с ним.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — По поводу представленных мне указов я сделал тогда замечания, которые полагал правильными и необходимыми. Утверждение, касающееся кокарды, ложно: в моем присутствии ничего подобного не происходило.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — На празднике Федерации четырнадцатого июля вы принесли присягу, которую не сдержали. Вскоре вы сделали попытку подкупить общественное мнение через посредство Талона, который действовал в Париже, и Мирабо, который должен был возбудить контрреволюционное движение в провинциях.
Вы израсходовали целые миллионы, чтобы осуществить этот подкуп, и даже популярность хотели сделать средством порабощения народа. Это следует из докладной записки Талона, с вашими собственноручными пометками на полях, и письма к вам Лапорта от девятнадцатого апреля, в котором, передавая вам содержание своей беседы с Риваролем, он сообщает, что миллионы, потраченные вами, не принесли никакой пользы.
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — Я не помню в точности, что происходило в то время, но в любом случае все тогдашние события предшествовали принятию мною конституции.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вследствие ли плана, намеченного Талоном, вы побывали в Сент-Антуанском предместье и, раздавая деньги бедным рабочим, говорили им, что не можете сделать для них ничего другого?
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — Я не знал большего удовольствия, как давать нуждающимся; в этом нет ничего, связанного с каким-либо замыслом.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — Не вследствие ли того же плана вы притворились больным, чтобы разведать общественное мнение в отношении вашего отъезда в Сен-Клу или Рамбуйе под предлогом восстановления здоровья?
Что вы имеете сказать в свое оправдание?
ЛЮДОВИК. — Это обвинение нелепо.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. — С давних пор вы замышляли бегство. Двадцать третьего февраля Лапорт представил вам докладную записку, в которой указывал средства побега; на этой записке имеются ваши пометки. Двадцать восьмого толпа дворян и военных заполнила ваши покои во дворце Тюильри с целью способствовать вашему бегству. Вы намеревались покинуть Париж восемнадцатого апреля и уехать в Сен-Клу. Однако сопротивление граждан дало вам почувствовать, как велико было общее недоверие. Вы попытались рассеять его, сообщив Учредительному собранию текст письма, с которым вы обратились к поверенным в делах нации при иностранных державах, дабы известить их, что вы по своей воле признали представленные вам конституционные статьи. И тем не менее двадцать первого июня вы бежали с подложным паспортом, оставив декларацию, направленную против тех же конституционных статей; вы приказали министрам не подписывать никаких актов, исходящих от Национального собрания, и запретили министру юстиции ставить государственную печать. Народные деньги щедро раздавались, чтобы обеспечить успех этой измены, а прикрыть ее должны были вооруженные силы под командованием Буйе, на которого незадолго перед тем было возложено руководство бойней в Нанси и которому вы писали по этому поводу, советуя ему беречь свою популярность, поскольку она может быть вам полезна. Эти факты подтверждаются докладной запиской от двадцать третьего февраля, с вашими собственноручными пометками; вашей декларацией от двадцатого июня, написанной целиком вами же; вашим письмом к Буйе от четвертого сентября тысяча семьсот девяностого года, и запиской последнего, в которой он дает вам отчет в употреблении девятисот девяноста трех тысяч ливров, полученных от вас и отчасти израсходованных на подкуп войск, которые должны были вас конвоировать.
