Именно эту страшную новость и ожидали узники, именно для того, чтобы предстать перед судом в качестве виновного и подвергнуться казни в качестве осужденного, королю предстояло выйти из тюрьмы.

В свое время король советовал Клери ничего не скрывать от него, и потому, какой бы мрачной ни была эта новость, в тот же вечер, раздевая короля, камердинер повторил слово в слово то, что ему удалось узнать.

Король тотчас же понял, что на время суда его разлучат с женой и детьми и что у него осталось впереди лишь три или четыре дня для того, чтобы договориться с семьей о том, каким образом они будут поддерживать связь.

Клери предложил рискнуть собой, чтобы изыскать такую возможность.

На другое утро король поднялся в покои королевы, чтобы позавтракать там, и после завтрака довольно долго беседовал с ней. Днем Клери удалось обменяться несколькими словами с принцессой Елизаветой, и, крайне опечаленный, он принес ей извинения за то, что сообщил королю столь скверную новость. Однако она ободрила его.

— Успокойтесь, Клери, — сказала она ему, — король чувствителен к такому доказательству преданности; во всем этом его более всего удручает страх быть в разлуке с нами.

Вечером король подтвердил Клери то, что сказала ему принцесса Елизавета.

— Продолжайте свои попытки разведывать, что они намереваются сделать со мной, — сказал он ему, — и никоим образом не бойтесь огорчить меня. Я и моя семья условились притворяться неосведомленными, чтобы не бросать на вас тень.

Одиннадцатого декабря, в пять часов утра, весь Париж наполнился звуками барабанного боя. Ворота Тампля с грохотом отворились, и в сад вступила кавалерия и вкатились две пушки. Узники сделали вид, что не знают причины всех этих приготовлений, и потребовали разъяснений у дежурных комиссаров, однако те отказались отвечать и остались в убеждении, что король ни о чем не догадывается.

В девять часов утра король и дофин поднялись, как обычно, в покои королевы и принцесс, чтобы позавтракать. Они провели там последний час все вместе, но на глазах у муниципалов, под надзором еще более бдительным, чем когда-либо прежде. Через час им пришлось расстаться, и, поскольку они делали вид, что ни о чем не осведомлены, им пришлось, расставаясь, скрывать свои чувства.

Однако юный принц, который и в самом деле ничего не знал, принялся настаивать, чтобы отец сыграл с ним, как обычно, в сиамские кегли, и не хотел играть в волан, как предлагала ему сестра. Несмотря на тревожную ситуацию, король уступил желанию сына. Но дофин, то ли по невезению, то ли по неумелости, проигрывал в тот день все партии и никак не мог подняться в счете выше числа шестнадцать.

— По правде, — с досадой сказал он, — каждый раз, дойдя в счете до числа шестнадцать, я уже уверен, что проиграю партию. Число шестнадцать приносит мне несчастье!

Король промолчал, но слова сына поразили его, словно дурное предзнаменование.

В одиннадцать часов, в то время как король занимался с дофином чтением, в его комнату вошли два муниципала и объявили, что они пришли за юным Луи, чтобы отвести его к матери. Король осведомился о причинах этой новой разлуки, которой, по-видимому, его намеревались подвергнуть.

— Это приказ Коммуны, — только и сказали в ответ комиссары.

Король нежно поцеловал сына и поручил Клери отвести его к королеве; вернувшись, Клери уверил Людовика XVI, что оставил ребенка в объятиях матери, и это явно успокоило короля.

В эту минуту один из комиссаров объявил королю, что новый мэр Парижа, Шамбон, находится в совете и желает поговорить с узником.

— Чего он от меня хочет? — спросил король.

В ответ муниципал пожал плечами, что означало: «Этого я не знаю».

Король некоторое время ходил широкими шагами по комнате, а затем опустился в кресло, стоявшее у изголовья кровати; дверь была приоткрыта; муниципал вместе с Клери находились в передней. Из комнаты короля не доносилось никакого шума, даже звука шагов. Муниципала встревожила эта тишина; он осторожно вошел в комнату и увидел, что узник сидит, уронив голову на ладони.

На шум, который он произвел, король поднял голову.

— Что вам от меня угодно? — с раздражением спросил он.

— Я опасался, — ответил муниципал, — как бы вам не стало плохо.

— Весьма признателен вам, — произнес король, — но вы должны понять, сударь, что сама манера, с какой у меня отняли моего сына, причинила мне сильную боль.

Муниципал ничего не ответил и, пятясь, удалился.

Мэр появился только в час дня. Его сопровождали Шометт, прокурор Коммуны, а также Куломбо, ее секретарь, несколько муниципальных чиновников и Сантер, командующий национальной гвардией.

— Сударь, — обратился к королю мэр, — я пришел за вами, чтобы в соответствии с указом, который зачитает вам сейчас секретарь Коммуны, сопроводить вас в Конвент.

Секретарь Коммуны развернул бумагу и прочитал:

«Людовик Капет предстанет перед судом Национального конвента…»

Король прервал секретаря словами:

— Капет — не мое имя, это имя одного из моих предков. Я предпочел бы, господа, — добавил он, — чтобы комиссары соблаговолили оставить мне моего сына на два часа, которые я провел в ожидании вашего визита; впрочем, такое обхождение со мной является продолжением того обращения, которое я терплю здесь на протяжении четырех месяцев; я последую за вами, но не для того, чтобы подчиниться Конвенту, а потому, что сила в руках моих недругов.

Затем он повернулся к Клери, который подал ему редингот и шляпу; первым вышел мэр Парижа, потом король, а за ними последовали Шометт, Куломбо и муниципальные чиновники.

У дверей башни король сел в карету мэра; окна в ней были опущены, и взгляды любопытных могли проникать внутрь; шум кареты, покатившейся по двору, донесся до слуха королевы и принцесс, дав знать их сердцам, что король уехал; увидеть его отъезд им мешали дубовые навесы на окне.

Услышав этот шум, они опустились на колени возле окна: королева, прижавшись лбом к стене и словно ища в ней опору для своего разбитого тела, а обе принцессы, обладавшие большей силой — одна благодаря своей вере, другая благодаря своей молодости, — молились подле нее.

Когда настал час обеда, всех трех женщин застали за той же молитвой и на том же месте, и, хотя они просили оставить их в таком положении, их заставили спуститься, как обычно, в покои короля, чтобы пообедать, и заверили, что им будет позволено дожидаться там возвращения короля.

Однако женщин обманули: сразу же после обеда их заставили подняться наверх, как прежде заставили спуститься вниз; и тогда они снова принялись молиться, и ничто не отвлекало их от этого благочестивого занятия, пока не раздался шум кареты, которая в шесть часов вечера привезла короля обратно.

Посмотрим теперь, что происходило за стенами Тампля во время этого первого отсутствия царственного узника.

XLIV

Короля окружает эскорт. — Его бесстрастность. — Облик, лишенный величия. — Путь кортежа. — Сантер вводит узника в зал заседаний Конвента. — Тишина в зале. — Председатель Конвента допрашивает короля.

За воротами Тампля король застал кортеж, а скорее целую армию, состоявшую из кавалерии, пехоты и артиллерии; во главе кортежа встал эскадрон национальной конной жандармерии, за этим эскадроном катились с глухим и заунывным шумом три пушки, за ними ехала карета короля, по бокам которой двумя колоннами шагала пехота, а двигавшиеся позади нее полк регулярный кавалерии и еще несколько пушек составляли арьергард.

Все эти солдаты были готовы открыть огонь, крытые повозки были набиты зарядными картузами, в патронной сумке каждого стрелка лежало по шестнадцать патронов.

Деревья на бульварах, боковые проезды, двери и окна домов — все было заполнено плотными гроздями человеческих голов, и всюду виднелись пылающие глаза людей, у кого-то любопытствующие, у кого-то сочувственные, пытавшиеся разглядеть короля.